Жизнь гейши. Мемуары самой известной гейши в мире - Минеко Ивасаки

аккуратно хранила. Строительство закончилось 15 октября 1980 года. В его ходе мама Масако внесла свои предложения, так что в итоге здание вышло в три этажа, а не в пять. Однако это в любом случае было лучше, чем ничего.

На первом этаже я открыла новый клуб «Алтей», а Кунико – «Мамину домашнюю кухню». Мы переехали в квартиру на втором этаже. На третьем я по-прежнему надеялась устроить косметологическую клинику, но пока мы использовали свободные помещения в качестве комнат для гостей и кладовых.

Я наслаждалась относительной простотой новой жизни. Один из моих посетителей «на слабо» подбил меня сыграть в гольф. Несколько недель я брала частные уроки и вскоре стала выбивать по 80 и 90 очков. Все удивлялись, но мне кажется, что гольф, как и баскетбол, давался мне так легко, потому что занятия танцем развили во мне чувство баланса и дали незаурядный контроль над движениями.

Я начала серьезно изучать бизнес, связанный с красотой, и строить планы, касающиеся будущей клиники. Протестировала множество продуктов и встретилась с рядом экспертов в этой сфере. Один из клиентов предложил познакомить меня с высококлассным парикмахером из Токио, который мог бы мне помочь. Подготовить эту встречу и представить нас согласилась жена этого клиента.

Я позвонила госпоже С. и приехала в столицу, чтобы уточнить детали приготовлений. Она предложила зайти в гости, и я решила принять ее приглашение. Госпожа С. радушно меня встретила и проводила в гостиную. Там висела самая потрясающая картина из всех, что я видела. На ней была изображена восхитительная девятихвостая лиса.

– А кто написал эту картину? – спросила я. Все у меня внутри так и гудело от интуитивного чувства, что происходит нечто очень важное.

– Она чудесная, правда? Автор попросил пока повесить ее у себя. Художника зовут Дзинитиро Сато. Я у него учусь. Он только начинает свою карьеру, но мне кажется, что он очень талантливый.

И меня вдруг осенило: «Моя судьба – показать этого художника всему миру». В этот момент я совершенно отчетливо увидела, что мне предстоит сделать. Как будто кто-то дал мне особую миссию.

Я засыпала госпожу С. вопросами об этом художнике. Потом настало время уходить – я договорилась поужинать с Тосио. За прошедшие после разрыва годы мы смогли выстроить дружбу из обломков наших отношений. Встречу с парикмахером мы с госпожой С. запланировали на поздний вечер.

– Увидимся в пабе «Кардинал» в Роппонги в пол-одиннадцатого, – сказала я, поблагодарила хозяйку за гостеприимство и ушла.

Мы с Тосио душевно поужинали, а потом он отвез меня в свой офис. Он хотел узнать мое мнение о фильме, над которым работал в тот момент. Мы посмотрели кадры, обсудили их. Потом он вызвался лично отвезти меня в Роппонги. Я немного опоздала. Входя в паб, я увидела женщину, и мне показалось, что это госпожа С. (как и Кунико, я близорука), но, поскольку она сидела в компании двоих мужчин, а не одного, я решила, что ошиблась. Но потом они все принялись махать мне, и я с улыбкой подошла. Один из мужчин был очень молод и красив.

Госпожа С. представила меня парикмахеру. Но мой интерес вызвал не он. Потом она повернулась ко второму мужчине.

– А это Дзинитиро Сато, тот самый художник, чья картина так вас восхитила.

– Но вы так молоды! – ляпнула я.

– Вовсе нет! – горячо возразил тот (ему было двадцать девять).

– Я влюбилась в вашу картину, – без колебаний заявила я. – Могу я у вас ее приобрести?

– О, пожалуйста, – сказал он. – Дарю. Она ваша.

Я была огорошена.

– Нет, я так не могу, – сказала я. – Это слишком дорогая вещь. Кроме того, если я за нее не заплачу, мне будет казаться, что она не моя.

Но художник и слышать ничего не хотел.

– Если вам и правда так понравилась картина, мне будет приятно вам ее подарить.

Его слова звучали совершенно искренне.

Госпожа С. согласилась с ним:

– Не упрямьтесь, моя дорогая, и соглашайтесь на это щедрое предложение.

– Ну, в таком случае я с благодарностью приму вашу картину и окажу вам ответную любезность в будущем.

Я и не представляла, что эти слова станут пророческими. С парикмахером же мне в тот вечер удалось пообщаться так мало, что нам пришлось назначить еще одну встречу.

За несколько недель в Токио я еще пару раз виделась с Дзином. К моему удивлению, каждый раз, как только я договаривалась встретиться с госпожой С., он будто нарочно оказывался там. В начале ноября чета С. позвала меня на вечеринку. Опять же среди приглашенных был и художник, который рассматривал меня весьма пристально. Я не придала этому особого значения. Он был очень остроумный. Очень забавный.

6 ноября мне позвонила госпожа С.:

– Минэко-сан, у меня к вам серьезный вопрос. Господин Сато просил меня поговорить с вами от его имени. Он хочет на вас жениться.

Я подумала, что она шутит, и ответила что-то едкое. Но она настаивала, что Сато полон решимости.

– В таком случае, – сказала я, – пожалуйста, передайте ему, что нет. Даже думать не буду.

Но она теперь звонила мне каждое утро ровно в десять часов и повторяла его предложение. В какой-то момент это начало меня раздражать. Тем более что, судя по всему, точно так же она звонила и художнику. Очень умная была женщина. Наконец Дзин позвонил сам и заорал в трубку, требуя, чтобы я оставила его в покое. Я закричала в ответ, что я ничего не делала, и в итоге мы поняли, что именно задумала госпожа С. Нам обоим стало неловко. Дзин спросил, можно ли ему встретиться со мной и извиниться.

Однако вместо того, чтобы извиняться, он сделал мне предложение. Я отказалась, но он не сдался и снова вернулся через несколько дней. Привел с собой госпожу С. и повторил свое предложение. Я опять отказалась. Хотя, должна признать, меня заинтриговала его нахальная самоуверенность. Мои отказы, похоже, ничуть его не обескураживали. Через некоторое время Дзин явился снова.

И вот, сама того не желая, я стала размышлять о такой возможности. Я его почти не знала, но у него явно были качества, которые я искала в мужчине. Мне хотелось как-то сохранить яркий блеск эстетики, с которой ассоциировалась фамилия Ивасаки. Например, я могла бы этого добиться через брак с талантливым художником. А в том, что Дзин был выдающимся живописцем, я не сомневалась. Я была уверена (как уверена и сейчас), что Дзин когда-нибудь непременно будет удостоен звания «Живое национальное сокровище». И дело было не только в его