День города - Надежда Лидваль

края сцены на середину и с середины – на другой край, картинно перебирает ногами. И все это со страусиным пером в руке. Вот он наконец останавливается возле исполинских листов, поворачивается к залу тугими ягодицами. Одно колено присгибает, другую ногу вытягивает вбок, поднимает перо над головой, опускает его к книге, и выводит что-то невидимыми чернилами, и встряхивает при этом золотыми кудрями.

В ту же секунду из-за кулис выплывает тонкая барышня в воздушных юбках и с маленькой, как будто детской, короной на голове. Балерина мелко переступает ножками, руками делает что-то хрупкое, скользит, кружится невесомо и с устойчивым аккордом застывает на месте. С другого конца ей навстречу вылетает загорелый юноша в чалме и с голым торсом. Под бешеный свист инструментов он отдается дикой пляске со вскидыванием ног во всевозможных направлениях, чем очень пугает барышню – она закрыла личико, она отвернулась, она уже плачет. Восточный красавец своими пируэтами едва не сносит книгу, но вовремя останавливается и за это срывает аплодисменты. Потом они с барышней исполняют сложно-эмоциональный номер, где она: «Ах нет, прошу вас» – и все ручками, ручками. А он то тут ее поймает, то там подхватит, и она как будто бы не против, но в то же время как будто бы и не за, и в конце концов он ее уносит, перекинув через плечо и залихватски свистнув, чем опять срывает аплодисменты.

Хавьер глядел не отрываясь, старался вникнуть в сюжет. Из программки, не без помощи Наташи и переводчика в телефоне, он выяснил только то, что балет называется «Куст. Прыжок в вечность» и что повествуется в нем о непростой судьбе великого Федора Михайловича Куста – опального писателя, узника и крамольника с душой пирата.

Наташа сидела рядом, закинув ногу на ногу – красивый профиль со вздернутым в меру носом и копна волос, голубоватых в волнах сценического света, – листала пальцем в телефоне и зевала с закрытым ртом. Хавьер взял ее за руку. Она не ответила на пожатие, но и руки не отняла.

На сцене тем временем место книги заняла скала. К ней приковали главного героя – того, что с кудрями, – а под ноги ему бросили наполовину сожженную книгу. Видимо, герой и был тем самым Федором Михайловичем. Несмотря на кандалы и цепи, он умудрялся одними ногами изображать стремление к свободе и презрение к своим пленителям. Те же – стражники-детины с секирами – стояли невозмутимо справа и слева от скалы и, казалось, даже знать не хотели, кто там рядом извивается, даже как будто бы стыдились своего положения – в общем, старательно делали вид, что ничего не происходит, пока узник в них не плюнул – в обоих одновременно. Вот тогда в стражниках проснулся интерес. Медленно так, грозно они приблизились к писателю. Один схватил его за локоны, другой поднес секиру, их спины сомкнулись и закрыли все самое интересное. Хавьер вытянул шею, но увидел то, что нужно, не раньше, чем стражники расступились отрепетированным шагом и показали всем зрителям, что они сотворили с несчастным. Тот, что справа, держал в руке золотистые волосы пленника. Тот, что слева, под кряканье тубы хохотал беззвучно, хватаясь за живот. А Федор Михайлович Куст поник, обвис на своих цепях, не в силах даже поднять голову. Ведь она была у него наполовину лысая. Антракт.

Наташа побежала в туалет, Хавьер пошел бродить по театру. Наткнулся на большое скопление людей, завернул. Оказалось, буфет. Разобраться, что дают и наливают, можно было с трудом, потому что барную стойку и витрину плотно облепили спины. Хавьер успел заметить только чайные пакетики, оранжевые икринки и фрагмент колбасы. Пока гадал, где у этой очереди хвост, к нему подошли. Пока получал толчки от оголодавших зрителей и невольно толкался сам, его тепло обняли за плечи. Хавьер обернулся на такую внезапную нежность и увидел человека холеного, в костюме, при бабочке, с пунцовыми, как будто накрашенными, губами. Он улыбался и жестом приглашал к столу.

– Please. I invite. Be our guest. Please[10].

Хавьер обернулся, поискал глазами Наташу, но ее не было, а была лишь прежняя толкотня театралов, да еще появилась какая-то женщина, которая пыталась со скандалом купить воды.

Стол, к которому подвели Хавьера, был заставлен тарелками с буфетными бутербродами и пирожными, даже ни разу не тронутыми, ни разу не надкусанными, как будто это все для Хавьера было специально накрыто и ждали только его. Их было трое – холеный господин и две его спутницы, женщины немолодые, но очень приятные, очень смешливые, очень напудренные и подозрительно похожие, как разные близнецы или как люди, которые делают вид, что они близнецы. Дамы представились:

– Агнес.

– Жюли.

И протянули Хавьеру сморщенные руки в браслетах и рыжих пятнышках. Руки были почти одинаковые.

Хавьер тоже представился, сказал, что он из Чили, приехал к своей девушке. Агнес и Жюли восторженно кивали, говорили: «О!» и «Ах!» – но взгляд у них при этом был такой, будто они давно знают про Хавьера и все его жизненные обстоятельства и не признаются ему в этом, только чтобы не смущать. Хавьер чувствовал себя Брэдом Питтом, вокруг которого все старательно делают вид, что слышать не слышали ни о каком Брэде Питте.

Ему налили белого вина, положили бутербродов. Ему пододвинули тарелку с фруктами. Его хвалили за то, что он так хорошо и с аппетитом ест, журили за то, что отказывается взять еще, даже обижались – тогда он соглашался проглотить очередное пирожное, и все снова были им довольны. За Хавьера поднимали тосты. Мужчина с красными губами не скрывал своих теплых чувств и чуть ли не со слезами благодарил гостя за то, что тот осчастливил их своим визитом, не поленился пролететь полмира ради встречи с ними. За Хавьера. За Хавьера!

В кресло он плюхнулся с третьим звонком. Живот раздуло до опасного натяжения, вдох давался с трудом. Хавьер посмотрел на визитку, которую оставил ему холеный мужчина. На одной стороне – «Андрей Андреевич. Глава Комитета городских проектов». На другой – «Andrew. Head of Committee of City Projects». И телефон.

Наташа пробиралась мимо чужих колен с другого конца ряда, когда свет уже погасили.

– Очередь – пипец.

Вторая половина спектакля была многолюднее и динамичнее: тут и пляски каторжников в ножных кандалах, и буйный главный герой, уже изрисовавший чем-то символичным свой полулысый череп, и стычки с острожным начальством, которое сплошь в белой форме, и чистое лицом, и располагавшее к себе куда больше, чем оборванцы в робах. Вообще