День города - Надежда Лидваль

Федор Михайлович с каждой сценой вел себя все менее симпатично. То у коменданта крепости, который благодушно поил его чаем, все ложки сопрет, то медсестру в госпитале укусит до крови. А самое неприятное – бунты, вечно какие-то бунты. Все никак не угомонится Федор Михайлович. Подбивает сокамерников на бессмысленные восстания. Докатились до того, что захватили весь острог, а потом и город, который по составу декораций, впрочем, мало чем отличался от острога, разве что наличием женщин. Пошли бесчинства и разврат. Поминутно кого-то куда-то тащили. Тут саблями машут, там флаги жгут, здесь моются в тазу.

Наташа сидела в телефоне. Хавьер смотрел балет изо всех сил, но мельтешение фигур, уютная темнота зала и съеденные бутерброды утягивали его в сон. Во время испанского танца ему сквозь полуопущенные ресницы привиделось, что Агнес и Жюли щелкают кастаньетами у него за ушами. Женщин он не видел, но знал, точно знал, что это они и что в этот момент одну не отличить от другой. Присутствовал в его грезе и Андрей Андреевич: он пересчитывал спички. Хавьер хотел предложить свою помощь, но тут его толкнули в бок, он хрюкнул и проснулся. Наташа по-прежнему смотрела в телефон.

А на сцене все переменилось. Вернули скалу. Федор Михайлович стоял на ее вершине над городом-острогом и танцем давал понять, что произносит великую речь. Прочие бунтовщики либо снова сидели в кандалах, либо лежали в неестественных позах у подножия скалы. Обыватели вели себя по-разному: одни закрывали уши руками, другие пожимали плечами, мол, что-то говорит, а что – поди разбери. Были и такие, кто сидел на скамейке, лузгал семечки и посмеивался. Окончив танец, Федор Михайлович достал из-за пазухи и развернул американский флаг. Толпа пришла в неимоверный ужас. Опять началась беготня. На скалу полезли стражники с секирами. Федор Михайлович в одну сторону бросился – тут враги, в другую метнулся – там тоже враги. Схватился за голову, закружился в темном отчаянии. Оркестр резко выдохнул и затих, оставив после себя только нить печального гобоя. Федор Михайлович оглядел все то, что осталось от его бунта, усмехнулся, раскинул по-орлиному руки и спиной вниз полетел со скалы в пропасть. Все, кто был на сцене, сняли шапки.

Зал рукоплескал. Хавьер даже спросонок почувствовал величие момента и тоже зааплодировал. Наташа положила телефон на колени и вяло хлопнула два раза. Потом поглядела по сторонам и тронула Хавьера за плечо:

– Let’s go[11].

Зал был еще темен и бурлил аплодисментами, а они, согнувшись, пробирались к выходу.

– Is it over?[12] – спросил Хавьер, оборачиваясь на сцену.

Впереди выросла капельдинерша и стала уговаривать Наташу вернуться на место, ведь балет еще не закончился, нет-нет, девушка, досмотрите до конца, сейчас самое интересное, ну и что, что видели сто двадцать раз, ну и что, что вам плевать, проявите уважение к артистам. Наташу увещевания не тронули, и вскоре они с Хавьером вышли из театра под звезды.

– The end is not interesting, – сказала Наташа, чувствуя, что не хватает какого-то объяснения. – I call a taxi[13].

Вечер был дивно-прохладный, воздух приятно покалывал кожу, вокруг витали волнительные ароматы. Гулять бы еще и гулять. Но Наташа нервно постукивала каблуком о плитку, поглядывала в телефон и куда-то вбок. Лишь бы успеть, лишь бы таксист приехал раньше, чем этот. Чем кто, Наташа? Чем Костя. Он ведь и про Хавьера узнал, и про балет ему доложили. Весь спектакль строчил Наташе сообщения, измаялся, бедный. Грозился приехать и на месте «порешать». Да что грозился – прямо поставил перед фактом, что приедет посмотреть в глаза ее новому хахалю, а дальше – по обстоятельствам. Вот Наташа и выскочила пораньше, чтобы убраться до того, как наступят эти обстоятельства. Только бы таксист не подвел. Костину машину она всегда узнает. Да вот же она едет. Или не она? Не она. Нет, все-таки она. Ну и где это такси? Как специально. Хоть в кусты прячься. А вот Хавьер куда-то в сторону показывает. Наша? Наша. Завернула за театр. Побежали. Сели. Наташа попросила поскорее и каким-нибудь неочевидным маршрутом. Таксист ничуть не удивился, без лишних вопросов сорвался с места, когда Хавьер еще только дверь закрывал. Наташа обернулась. Костина машина стояла перед театром. Рядом с машиной стоял Костя и смотрел в другую сторону.

8

Катя знала, что это будут цветы. Пока она лежала в постели, стараясь ухватить увертливый сон за тонкий хвост и затолкать обратно под подушку, воздух в квартире вдруг запрыгал и заискрился – верный признак того, что кому-то сейчас будут дарить подарок. Сопутствующие звуки сразу намекнули, что это за презент: звонок в дверь, потом волнующий хруст бумаги, звон толстого стекла о край раковины, мамино «да елки», шипение и бульканье воды и наконец:

– Катюнечек, с добрым утром. Тебе сюрприз от жениха.

Мама внесла вазу с букетом и поставила ее на стол.

– Батюшки, какая красота! – сказала мама. – Я таких еще не видела. Дай сфотографирую, тете Свете пошлю.

В огромной, размером с полную луну, охапке жались друг к другу головами розы диких конфетных цветов. Каждый бутон обмакнули в жидкую радугу, и он напитался оттенками, нормальным розам совсем не свойственными, – кислотно-желтым, неоново-розовым, фиолетовым, салатовым. Не цветы, а набор фломастеров.

Катя понюхала розы. Они не пахли.

В букете застряла открытка. «С добрым утром, моя невеста. Позавтракаем вместе? Жду тебя внизу».

– Да блин, – буркнула Катя и потащилась в ванную.

Она надеялась еще поваляться, даже заснуть, даже, может быть, заштриховать неприятный сон новым сновидением, ведь самое противное – это проснуться после кошмара, и не уснуть сразу следом, и проносить его с собой на загривке весь день. Кате той ночью снились мертвые жены Нейтана. Во сне они были как живые, человек непосвященный и не догадался бы, что их уже нет, если бы не хрустальные гробы и не белые лица, как будто под слоем театрального грима. Обе лежали на расстоянии шага друг от друга в каком-то древнем склепе, а Катя ходила между ними и искала кисти, потому что ей сказали сделать покойницам другой макияж, чтобы они не казались такими немёртвыми и родственники не боялись их хоронить.

Катя рассказала маме про предложение Нейтана, а вот о женах промолчала: еще перепугается и вслух произнесет то, что Катя сама боялась выразить словами, скажет, что история слишком загадочная и, наверное, лучше повременить с этими отношениями, а то и вовсе не связываться с Нейтаном – мало ли что. Но