День города - Надежда Лидваль

* * *

– Катя, я вижу, тебя что-то беспокоит. Это из-за того, что я рассказал тебе вчера? Про моих бывших? Не нужно волноваться, Катя. Я их не забыл, я ценю все свои прежние отношения, но я люблю только тебя.

Катя доела пончик и вытерла жирные пальцы салфеткой.

– Да нет, все нормально. Прости. Это даже не мое дело.

– Нет-нет. Все, что тебя волнует, волнует и меня.

– Ладно. Тогда можно спросить?

– Спрашивай.

Он взял ее за руку.

– Как… – Но вместо «как они умерли» сказала: – Как вы познакомились?

Нейтан улыбнулся той беззащитной улыбкой, из-за которой продавщица в кафе чуть раньше положила ему не пять пончиков, как он просил, а шесть за ту же цену.

Первую звали Ирен. Девчонка из соседнего дома, сестра лучшего друга. Росли бок о бок, терпеть друг друга не могли. Она полдетства носила во рту страшные скобы, но они не мешали ей кусаться, как бешеный опоссум, называть всех уродами и трепаться о том, о чем трепаться не следовало. Из-за ее болтовни брату доставалось от родителей, а Ирен, в свою очередь, от брата. Однажды он вырвал у нее клок волос вместе с заколкой. Само собой, она настучала, и Нейтану тоже тогда влетело – за то, что просто стоял рядом и ухмылялся. Потом вся троица разъехалась по разным колледжам и встретилась лишь год спустя на каникулах. Ирен и Нейтан друг друга узнали, но прежняя детская неприязнь даже не успела дойти до сознания, как немедленно была придавлена неким базовым чувством. Нейтан отметил отсутствие железа во рту и ноги, на которые можно смотреть вечно, а Ирен за все каникулы ни разу не назвала его уродом и в целом была очень мила. Так вот они и виделись время от времени в родном городе, потом Ирен перевелась в колледж Нейтана, а сразу после выпуска они поженились. Сняли квартирку недалеко от университета, где Нейтан писал докторскую и подрабатывал частными уроками первокурсникам. Ирен решила, что будет танцевать. Полгода отзанималась в студии современного танца, но потом бросила. Не потому, что потеряла интерес – просто стало до ужаса тяжело. Тяжело и страшно. Она ведь хорошо помнила, что совсем недавно в два прыжка перелетала зал от одной зеркальной стены до другой, а тут два лестничных пролета – и легкие горят, обжигают сердце. Ирен тяжело заболела.

– Чем? – спросила Катя.

– Мы до сих пор не знаем. Очень загадочная болезнь. Как будто кто-то высасывал из нее жизнь. Врачи не смогли поставить диагноз. Больницы, лекарства, много тестов – никакого результата. Буквально два месяца – и ее не стало.

– Кошмар какой. А сколько ей было лет?

– Двадцать три.

– На год старше меня сейчас.

– Да.

– Даже представить не могу, как тяжело было тебе и семье.

Нейтан печально поджал губы. Кате померещились даже слезы, но он поднял на нее взгляд, и глаза оказались грустные, но совершенно сухие.

– Так бывает. Никто от этого не застрахован.

– И даже вскрытие ничего не показало?

Нейтан посмотрел куда-то вбок:

– Катя, я не хочу, чтобы ты об этом думала и расстраивалась. Я рассказал тебе всю правду и в будущем тоже буду с тобой честен. Но не думай слишком много. Хорошо?

– Хорошо.

А ведь Катя надеялась разузнать еще и про вторую жену, но момент был уже не тот.

– Кстати, давно хотел спросить, – Нейтан показал на окно, – кто это там такой?

– Где?

– Вон там. На башне.

В окно кафе видны были небольшая площадь перед старым торговым центром, сам торговый центр – хитрая суровая конструкция из кубов и усеченных пирамид – и пожарная каланча. Красно-белая, прянично-праздничная башня из красного кирпича была старше всего бетона и стекла, которые ее окружали, но смотрелась моложавее и бодрее. Наверху, на смотровой площадке, за тоненькой решеткой, торчала фигура.

– А, это Тихон, – объяснила Катя.

– Что такое «тихон»?

– Имя такое. Он не живой. Это манекен. Кукла. На нем форма пожарного, видишь? Он типа высматривает, где пожар.

– Искусственный пожарный.

– Ага.

– И зачем он?

– Ну вот он увидит, что где-то горит, и… Никому не скажет.

– Логично.

– Да просто ради прикола поставили.

– А на башню можно подняться?

– Нет, она закрыта. Там раньше был музей про пожарных, я помню, нас водили в школе. Но потом его почему-то убрали. Заколотили двери – и все.

– Жаль. Я бы посмотрел на город сверху. Чтобы понять какое-то место, нужно посмотреть на него сверху.

– Не получится, извини. Ты представь, каково Тихону. Он ведь теперь не может спуститься.

* * *

По площади перед торговым центром ходила туда-сюда огромная белая курица и протягивала прохожим листовки, зажатые в крыле. Тому, кто принимал рекламку, благодарно кивала гребешком; тому, кто стеснительно мотал головой, или резко менял траекторию, или умело делал вид, что не замечает двухметровую птицу, она возмущенно квохтала вслед. Иногда пинала желтой лапой воздух. Нейтан и Катя взяли по одной листовке с приглашением попробовать золотистые наггетсы. Из глубины куриного нутра раздалось приглушенное:

– Катя?

Они обернулись. Плюшевая птица отделила голову от остальной части, и на месте ее теперь торчала голова человеческая, маленькая и с налипшими на лоб мокрыми волосами. Катя сразу ее узнала.

– Данька, привет!

Данька бережно коснулся крыльями ее плеч, а Катя похлопала его по мягкой спине.

– Это мой одноклассник, – пояснила Катя Нейтану. Тот белозубо улыбнулся и пожал Даньке крыло.

– Слушай, а ты чё, не уехала?

– Да нет пока, только универ закончила.

– Ты ж говорила, будешь жить за бугром.

– Э-э…

– Помнишь, нас на последнем звонке всех спрашивали, придем мы или нет на встречу выпускников через десять лет? И ты сказала, типа меня не ждите, я уже буду далеко, чё мне в вашем колхозе тут ловить, да? И мы все такие: «Ну ни фига себе у нее планы».

– Я так сказала?

– Хотя, блин, почему нет? У тебя и английский лучше всех в классе был. Помнишь, ты мне аудирование давала списывать? Я ж ни фига не мог разобрать, чё они там курлычут. Курлы-курлы, хау ар ю, блин. Если б не Катюха, так бы и закончил школу со справкой. У меня только по физре четверка была, и ту натянули. Хотя мне этот аттестат, знаешь, не особо пригодился. Я ж поступать так и так не собирался. Батин друган меня к себе в столярный цех устроил, туда-сюда, помаленьку обучился.