Романолуние - Анна Кимова

хоть сбегают только когда убедились в том, что корабль тонет. А эти заранее. И кто бежит-то? Как раз корпоративщики разных мастей. Потому что привыкли, что им все всё должны. Продались с потрохами за гаджеты и кофейно-банкетную жизнь. А они? Никому ничего не должны? Будто их не эта самая поганая Рашка воспитала, будто не здесь они получили возможность стать теми, кто есть. Никогда этого понять не смогу. И принять. Вот меня, например, школа воспитала. А, значит, эта самая страна. Если бы она не дала мне столького в детстве, то ничего из меня бы не вышло. Я представить себе не могу, как можно сбежать отсюда в такой момент, поэтому, наоборот, вернулась. И ладно бы еще их жизням что-то угрожало! Тогда бы это хоть можно было понять, пусть и с натяжкой, потому что по мне, если ты мужик – то не должен быть трусом. Призвала тебя страна жизнь за себя положить, значит, сражайся, борись за свою землю и старайся остаться в живых. А поляжешь – для того, значит, на свет появился. Всё равно все там будем. Кто от болезни, кто от аварии, а кто просто скурвится. А так хоть какая-то польза земле, которая произвела тебя на свет. Ведь нормальный мужчина должен защищать свою мать, жену и страну. Для этого он на свет появляется, если немного вспомнить об истоках. Кто в стародавние времена размышлял идти́ ему свою землю защищать или не́т? Спрашивая наперед, не слишком ли мало эта земля ему дала, чтобы он за нее воевал? До́лго подданные правителей дураков и развратников сообража́ли, заслуживают ли их монархи того, чтобы народ за них на полях сраженья свои жизни отдавал? Все шли, молча. И крестьяне, и дворяне. Потому что не спрашивал никто: родина нуждается – значит, иди и защищай. А сейчас все вспомнили о собственных задницах. О семья, детях, об инвалидностях. А что с ними будет, если страны не будет, об этом никто не думает.

Она помолчала.

– Но из корпоративщиков на фронт и так никто бы не попал. Они бы первые отмазались. И всё равно бегут. Как крысы. Ваши коллеги, Роман Сергеевич. Все по норам, все по двойным-пятерным гражданствам. Но и те, кто остался, не лучше. Я бы и и́х в принудительном порядке депортировала. На какой-нибудь пупер-остров, где они себя будут, наконец-то, нормально чувствовать среди себе подобных. И и́м хорошо, и нормальных люде́й не будут донимать своим презрением. Пока не сожрут друг друга на своем пупер-острове. От большой любви к себе и ближним.

Она вздохнула.

– Да, я ненавижу корпоратив. Мне трудно на этой работе. Я чувствую себя какой-то ненормальной. Будто я – мамонт, рудимент жизни. И меня это так коробит… Трудно быть мамонтом, а уж осознавать себя рудиментом – вообще вердикт. Я лишняя на этом пире во время чумы.

Роман… нет, он еще был здесь, в этом измерении, но… присутствовал только физически. Даша его убила.

Он ожидал услышать что угодно, но не такое. Это был приговор. Он горько усмехнулся. И некоторое время смеялся. Вышло не очень красиво по отношению к ней, но Роман ни о чем сейчас толком соображать не мог. Последнее, о чем он думал в этот момент, так это о том, как выглядит в ее глазах.

– Так зачем вы над собой так издеваетесь, Дарья Игоревна? Никак не пойму, хоть убейте… Что же вы не ушли? Сразу, еще в первый день?

Она молчала. Стояла с опущенными к полу глазами и молчала. А потом еле протолкнула в горло нервным спазм.

– Почему ты мне сразу не сказала, что я тебе так противен? Решила, что вернее вначале капитально влюбить в себя? Что молчишь? На меня смотри!

Она медленно подняла глаза.

– Простите, Роман Сергеевич, я, наверное, пойду.

Он взял ее за талию. Крепко, наверное, до боли. Но было как-то не до размышлений. И поразился сам себе. Эта… она, в общем… его только что так унизила, а он, едва дотронувшись до нее, снова весь запылал. Не хочет ее отпускать, просто не может. Потому что точно знает, что если Даша сейчас уйдет, то он, Роман, просто сдохнет. Ее бы на части порвать и в котле сварить, за то, что ворожбой занимается, за то, что черт знает что себе позволяет, да за одно только то́, что так о нем думает, а он… Не может ее отпустить, зная, что больше никогда не увидит. Ведь тогда точно – всё. Уж лучше Роман будет злиться, мечтать, как убьет ее когда-нибудь. Потом, в следующей жизни. Лучше будет ходить за ней хвостиком, напиваться как алкоголик, которым она его уже успела окрестить, мучиться как больной от ее презрения, которое она ему только что так живо описала, и страдать от этой любви, но он хотя бы будет видеть ее. Господи, он что́ только что признался себе в том, что это любо́вь? Да гори оно всё синим пламенем, а что же это тогда?

– Ты мой ассистент, и обязана быть здесь. Уйдешь раньше – не выплачу зарплату за нарушение контракта. Ты же плебс? А я – пуп земли. Сама понимаешь, такому, как я, это ничего не стоит. А тебе ведь сильно деньги нужны, если я правильно помню? Платье красивое, не подкачала, так что затолкай свой рудимент поглубже к себе в горло и еще немного потерпи. Недолго тебе осталось. А пока отрабатывай давай. Танцевать пошли.

И Роман повел ее на танцпол. У Даши слегка заплетались ноги.

– Роман Сергеевич, я же вам говорила, я не танцую.

– Со мной танцуешь.

Он привлек ее к себе, а когда поймал ритм, наклонился к ее уху и спросил:

– Неужели я настолько гадок?

– Роман Сергеевич…

– Нет, то, что ты описала – это даже меня впечатлило. Это сколько же в тебе должно быть терпения, чтобы продолжать работать с такими, как я?

– Прекратите. Или я сейчас уйду.

Роман прижал сильнее.

– Скажи мне, сильно тебя от меня тошнит? А?

Она молчала.

– Посмотри на меня. Посмотри, сказал, всё равно ведь заставлю!

Даша подняла глаза.

– А когда больше? Когда в первый же раз кончила, не успел я начать?

Она смотрела, не мигая.

– Или тогда, у стены, когда мурашками вся покрылась. А, может, вчера? А? Сильно тошнило?

– Прекратите.

– Нет, Даша. Терпи. Такая у тебя работа. Не я придумал эту игру, а ты. Сама каждый день возвращалась. Так что потерпи еще немного.

Он