Евгений Онегин. Престиж и предрассудки - Юлия Фёдоровна Ивлиева

так испортила, – решила Прасковья Парфеновна. – Здесь молодежь совершенно неуправляема и своевольна. Нужно поскорее уехать в деревню». Однако думать о том, что в деревню она вернется с обеими дочерьми, вновь оставшимися без мужей и даже без женихов, она не хотела. Что же делать? Ах, Ленский был таким хорошим женихом!

– Защищая вот это самое главное, Владимир и вызвал Онегина на дуэль! – всхлипнула Оленька.

– Оли там не было, так что ничья честь не пострадала. А дуэль – это… дуэль

Татьяна резко вздохнула, тоже с трудом удерживаясь, чтобы не заплакать. Вот только делу этим не помочь.

– Ну, во‑первых, – Прасковья Парфеновна опять изобразила строгость, – не произносите эти слова в моем доме. Дуэли запрещены. Это противозаконно и ужасно. Я не желаю слышать ни о чем таком. Ваш отец не участвовал ни в одной дуэли. Как только мы поженились, я тщательно за этим следила. Это недопустимо.

Девушки могли бы возразить, что до брака она не знает достоверно, участвовал ли их отец в дуэлях, а после свадьбы они все время жили в деревне, там просто не с кем стреляться, но сейчас подобный экскурс в историю не имел никакого смысла.

– А во‑вторых, дуэли случаются постоянно, – продолжила старшая Ларина. – Не все погибают. Так что надо молиться, и все обойдется.

Сестры переглянулись.

Император строжайше запретил дуэли, но они, действительно, по-прежнему случались. Тех, кто остался в живых, непременно настигало наказание – тюрьма или даже каторга, иногда ссылка. Поэтому ничего хорошего ждать не приходилось. С таким исходом молитва служила слабым утешением.

– Нужно попробовать поговорить хоть с кем-то, – решила Татьяна и вопросительно посмотрела на Ольгу. – Может, поговорить с Онегиным и попросить его отказаться от дуэли? Он ведь как никто знает, что все домыслы лживы.

– У них это вопрос чести, – тихо и печально заметила Ольга. – Никто из них не откажется от дуэли. Честь – это слово, за которое льют кровь.

– Не слово, а честь. Как же без чести? – нахмурилась мать.

Порой она не понимала, о чем говорят ее взрослые дочери. Когда они успели подрасти и почему так разительно отличаются от них в эти же годы. Она всегда слушалась старших, признавала их правоту, считала их мнение единственно верным и непоколебимым. А ее дети подвергают сомнениям все жизненные устои, сами проверяют истины, рассуждают независимо. В их глазах не все ценности такие уж ценности.

– Чем же руководствоваться в жизни, если не честью? – рассеянно пробормотала старшая Ларина.

– Разумом, – тихо отозвалась Татьяна.

– Чувствами, – добавила Ольга. – У нас есть те, кого мы любим, и те, кто любит нас. Разве не следует беречь их чувства, заботиться об их спокойствии и благополучии? – Она быстро-быстро захлопала глазами, собираясь снова заплакать. – Что будет со мной, если с Владимиром что-то случится?

Ольга представила свою участь, и слезы непрерывным потоком хлынули из ее глаз.

В гостиную ворвался Серов, ближайший друг Ленского. Он отодвинул горничную, тяжело вздохнул и, глядя прямо на Ольгу, объявил:

– Завтра в три. На Черной речке. – Это было время и место дуэли. Дополнительных слов не требовалось, но Серов продолжил, видимо посчитав, что дамам требуются подробности: – Со стороны Онегина секундант Турбин, у Владимира – ваш покорный слуга. Стреляются на пистолетах… оба пистолета Лепажа[10]. Одновременно, сойдясь на пять шагов. – Серов глотнул воздуха и добавил: – Почти в упор.

Ольга упала в обморок. Мать и горничная принялись хлопотать вокруг нее. Серов оторопело взирал на развернувшуюся сцену.

Воспользовавшись суматохой, Татьяна схватила так и лежавшее на кресле пальто сестры и выскользнула из дома. Она не могла не попытаться.

Глава 36

Как выяснилось, на улице прошел дождь со снегом. В лужах еще таяли комки из слепленных вместе ледяных хлопьев. Местами бульвар был припорошен тонким белым слоем, на котором оставались мокрые следы от сапожек. Последние перед сумерками лучи солнца пробились сквозь тучи и обманывали обещанием света и тепла.

Татьяна не чувствовала ни холода, ни ветра в лицо, наоборот, ее окатывало каким-то странным жаром. Когда они проехали Английскую набережную, она попросила возчика остановиться, изъявив желание прогуляться. Если одинокая молодая девушка, желающая пройтись вдоль реки, и вызвала у кучера подозрения, то он предпочел не обратить на это внимание.

Татьяна брела по тротуару. Нигде в Санкт-Петербурге не было такого простора, такой широты, как на набережной Невы. Словно бескрайнее поле простиралось перед ней, только не зеленое, пахнущее травой и солнцем, а серо-синее, прижатое холодом и равнодушием.

Она так и не поняла, понравилась ей столица или нет. Санкт-Петербург должен был впечатлить красотой, роскошью и величием. Он и поразил, удивил, ошеломил. Но понравился ли? Хотела ли она здесь жить?

Она свернула к Миллионной улице, потом к Летнему саду. До дома Онегина оставалось два десятка шагов. Она знала, зачем направлялась к нему. Она не знала, что ему сказать.

Если бы имелась возможность поднять на человека глаза, посмотреть внимательно-внимательно, вложив в этот взгляд все смыслы, которые хочешь передать, и человек бы понял, она бы так и сделала. Но ей придется найти слова.

Вечер на город спустился стремительно. Вот только пасмурное небо заливал серый свет, как вдруг исчезли последние солнечные лучи, а улицы погрузились во тьму. Тротуар освещали только пятна света, словно бы выпрыгивающие из окон, и мутные фонари.

Уже касаясь ручки двери, Татьяна забеспокоилась о том, что не застанет его дома. Владимир не принял Ольгу, а Евгений мог не открыть ей.

«Нет – значит нет», – решила Татьяна и дернула дверной звонок.

Она зябко куталась в Ольгино пальто, пока ждала отклика. Стало холодно. Слякоть подмерзла, под ногами появилась скользкая корка. Висевшая в воздухе морось превратилась в легкие светлые снежинки. Ей не отпирали. Она посмотрела на окна. Вот эти три окна должны быть его. Она не бывала здесь раньше, но точно знала окна. Захочет ли он ее видеть?

Наконец Евгений открыл сам. Из дома пахнуло теплом. Капюшон ее пальто упал назад, и волосы взметнулись на ветру. Только сейчас она поняла, что вышла из дома неприбранной. Волосы растрепаны, на ней домашнее платье. Она опять нарушила все правила приличия. Хотя какое это сейчас имело значение?

Перед лицом взвился вихрь снежинок и отгородил ее от Онегина. Сквозь мутную пелену на Татьяну смотрели его синие сияющие глаза, а она смотрела на него.

На мгновение мелькнула надежда, что вот сейчас они поймут друг друга по этим взглядам. Но через миг надежда рассеялась и Евгений просто сказал:

– Проходите.

Он не был