Студеный флот - Николай Андреевич Черкашин

– Дело!

Дизель заработал, но не прошло и минуты, как повалил дым, полетели искры. На центральном посту пожар вспыхнул с новой силой, получив приток кислорода. Пришлось остановить дизель. Но даже эта минута слегка освежила атмосферу в седьмом.

Тогда Мартопляса осенила новая идея – переключить вентилятор, засасывающий воздух для дизелей через шахту РДП, на отсек, а испорченный воздух выбрасывать через газоотводной гусак того же РДП. Попробовали – получилось. В затхлый смрад седьмого отсека пошел морской озон. Люди задышали, повеселели… Но тут случилась еще одна беда: строевой старшина могучий здоровяк Бобырь повредился в уме. Он схватил кувалду и начал крушить все вокруг:

– С-сволочи! Р-рабы позор-рные! – рычал он. – Выпустите меня отсюда! Руки поотшибаю! Башки сверну! Хлор идет, а они дышат, придур-рки! Чур-рки! Мер-рзавцы…

От ударов кувалды летели искры. Но моряки успевали уворачиваться. Пока что Бобырь молотил по стойкам коек. Но в любой момент мог повредить кабельные трассы или трубопроводы. От мощного сотрясения койки Стефановский пришел в себя и тут же увидел занесенную над головой кувалду. Реакция была мгновенная – точный боксерский удар в челюсть. Гориллоподобный Бобырь рухнул навзничь, не выпуская, впрочем, кувалды из рук. Но на него уже навалились трое: Симбирцев, Стефановский и старшина-моторист Соколов. Кувалду отобрали, а руки стянули ремнями от «идашек». Бобырь отбивался ногами, но и ноги ему стреножили добротными жгутами. Буяна уложили на пайолы под койку, и он затих.

Так прошла самая страшная ночь моей жизни… Но мы дышали, и лодка не нырнула на километровую глубину…

16.

В нашей службе есть что-то от фантастической войны будущего, войны человека в машине против машин и среди машин.

Подводник не ходит в атаку, как ходили во все времена – с шашкой или наганом в одной руке и с малой лопаткой в другой. Подводник не видит своего врага в лицо и даже порой не видит его корабль. Но иногда его противник вдруг оказывается рядом, лицом к лицу, в виде взбесившейся машины или сломавшегося, вышедшего из повиновения агрегата. Даже в мирное время подводник окружен со всех сторон механизмами, каждый из которых готов убить его электрозарядом, сжечь выхлестнувшим невесть откуда огнем, задушить газом, убить осколком своей шестерни, обварить кипятком, обморозить фреоном, рвануть «гремучим газом»… Не на амбразуру дота бросается матрос-подводник, но на хлещущую из свища в трубопроводе струю, пробоину, форс пламени…

Враждебность машин, не очеловеченная разумными действиями противника, враждебность ярая, слепая, стихийная – вот чему приходится нам противостоять, подобно героям луддистских бунтов. Наше оружие в борьбе за выживание в недрах этой коварной машинерии – бдительность, систематичность осмотров и ремонтов, доскональное знание принципиальных схем и повадок этих машин. Враг еще может проявить жалость, машина – никогда!

17.

Лишь на вторые сутки лодка всплыла в крейсерское положение, провентилировала все отсеки и смогла дать небольшой ход. Абатуров стоял на мостике, а мы с Симбирцевым отправились на разведку на центральный пост. Едва я пролез между стволов выдвижных устройств, как испытал первое потрясение: в дверях рубки радиометристов лежал старшина 1-й статьи Скворцов. Голова его сильно обгорела…

Спустившись в трюм центрального поста, я увидел тела еще двоих: старшины 1-й статьи Пяткина и матроса Алешечкина. Оба они при пожаре бросились сюда, надеясь укрыться в большой холодильной камере, где обычно хранится мясо. Но камера была заперта на висячий замок. Взломать его не успели… Угарный газ тяжелее воздуха, первым делом он потек в трюм… Мертвые пальцы Алешечкина сжимали шланг не сработавшей пожарной системы ВПЛ.

Тела погибших сначала перенесли в торпедный отсек. Он самый прохладный на лодке. Но сначала нам пришлось освободить заклинивший люк от упавшей под рычаг кремальеры двери умывальника. Из первого радостно повалили его невольные узники: Руднев, связист Федоров, торпедисты, акустики, электрики…

В жаре субтропического лета тела стали быстро разлагаться. Смрад пошел такой, что вахтенные у торпед с ядерными боеголовками если не отказывались стоять на посту, то едва не падали в обморок. Пришлось трупы, закутанные в простыни и черный упаковочный полиэтилен, перенести в рефкамеру, где морозились говяжьи полутуши. Благо мяса у нас почти не оставалось, ели консервы, так что для «груза 200» место нашлось. Абатуров приказал приспустить флаг. Так с приспущенным флагом и пошли искать свои корабли.

Попытались связаться по радио с Москвой, но обнаружили, что переменник, который питал передатчик, залит маслом гидравлики. К тому же шкалы на аппаратуре сильно выцвели от угарного газа – невозможно было различать цифры частот. Радиотелеграфисты попытались выйти в эфир на маломощном аварийном передатчике. После многих попыток какой-то советский корабль ретранслировал наш сигнал на Центральный узел связи, и Москва узнала о ночной трагедии. Мы получили указание ждать в назначенной точке надводный корабль, а свое место обозначать для проходящих судов сериями из пяти красных ракет. Однако запас ракет был изрядно потрачен. Поэтому решили экономить сигнальные патроны.

Старпом почти ослеп, наглотавшись дыма. С трудом разглядел в бинокль силуэт идущего к нам на помощь корабля.

– Крейсер? – спросил у меня Симбирцев.

Но это шел наш БПК – большой противолодочный корабль «Адмирал Чичагов». Обменялись информацией, что к чему. От буксировки мы отказались. Пошли за БПК как за лидером. «Адмирал Чичагов» привел нас к острову Лампедуза. Там на якорной банке стояла родная плавбаза «Магомет Гаджиев». Первым делом стали решать, что делать с телами погибших. Гаджиевцы заявили: доставка в Союз возможна только в одном случае – если трупы будут положены в формалин. Но формалина в таком количестве на борту не было. Значит, придется хоронить в море по старому морскому обычаю…

18.

На третий день погибших моряков перенесли на плавбазу, и «Магомет Гаджиев» снялся с якоря. Отошли с приспущенным флагом в открытое море и там, как положено по военно-морскому ритуалу, предали зашитые в разовые простыни тела глубине, положили в ноги железяки для балласта, накрыли тела военно-морским флагом, а потом под звуки гимна, гремевшего из палубных динамиков, столкнули со сходен за борт. Все было как в старинной матросской песне:

Проститься с товарищем утром пришли

Матросы, друзья кочегара,

Последний подарок ему поднесли,

Колосник обгорелый и ржавый.

К ногам прявязали ему колосник

И койкою труп обернули,

Пришел корабельный священник-старик,

И слезы у многих блеснули…

Был тих, неподвижен в тот миг океан,

Как зеркало воды блестели.

Явилось начальство, пришел капитан,

И «Вечную память» пропели.

Все было так, кроме «корабельного священника-старика». Не положено.