Сын Пролётной Утки - Валерий Дмитриевич Поволяев

– Бессонов, впустую пожевав губами, потянул к себе листы бумаги, тупо вгляделся в них.

– Что это? – пробормотал он, сплюнул на пол кровь.

– Отпущение грехов, – хихикнув, доброжелательно пояснил Антон, он находился в прекрасном расположении духа. – Подписывай, дядя! Если не хочешь, чтобы я тебя снова ногой по брюху оприходовал.

– Не хочу. – Бессонов беспомощно оглянулся, увидел прикрученную к батарее жену с перевязанным ртом, в глазах у него возникло затравленное выражение, губы сжались.

– Раз не хочешь, тогда… – Антон пальцем показал Бессонову, что надо делать – лихо расписался в воздухе и повел глазами на бумагу. – Подписывай маляву, и дело с концом. А через десять минут сюда явится нотариус с печатью и все быстро узаконит.

– Но мне негде будет жить. – Бессонов вновь оглянулся на жену, поправился: – Нам негде будет жить.

– А это, дядя, повторяю, твои проблемы. Не надо было бить своим старым драндулетом дорогую иномарку. Егор! – тихо скомандовал Антон, и Егор не заставил себя ждать – ногой врезал Бессонову по заду, целя между ног, в самое больное у мужчин место.

Бессонов вскинулся, со стоном отвалился от столика, стараясь захватить ртом воздух, схватился пальцами за низ живота. Потом судорожно, неровными рывками перебросил руку на сердце.

– Сердце… – простонал он, – сердце.

Антон тревожно переглянулся с напарником. Егор недоумевающе приподнял плечи:

– Бил-то я его не по сердцу, а по лошадиным гениталиям. Видишь, как они выпирают из штанов? Как у мерина.

– Дурак ты, Горка. У мерина как раз гениталий нет – вырезаны.

– Но что-то осталось же. Иначе как же мочиться?

– В первый раз слышу, что мочатся с помощью гениталий. Для этого есть кое-что другое… – Антон умолк, недоумевающе глянул на Бессонова.

Кряхтя и стеная, роняя на пол кровь, капающую у него из носа и рта, Бессонов подполз к кушетке, навалился на нее грудью, закинул вначале одну ногу, потом другую.

– Ты что, старый муд… издеваешься над нами? Спать вздумал?

– Я счас, я счас, – пробормотал Бессонов, – пусть только сердце малость отойдет. Дайте мне две минуты… только две минуты… Я все подпишу!

– Как бы не сдох мужик, – обеспокоенно проговорил Антон, глянул на часы, – минут через десять подъедет нотариус… Эх! – Он ожесточенно рубанул рукою воздух. Если бы они сейчас с Егором дожали эту рухлядь, валяющуюся на кушетке, – уже сегодня бы получили пачку долларов от шефа, а завтра завалились бы на неделю в благословенную Анталию либо на Кипр, к ласковому морю с нежными женщинами: каждая такая квартира, «подаренная» разными жлобами типа Бессонова, хорошо оплачивается. Есть у них даже план, общий, на двоих с Егором – одна квартира в месяц. Надо дожимать этого мерина, осталось чуть-чуть. – Но как? – спросил Антон у Бессонова. – Может, воды принести?

– Во… во… – У Бессонова во рту что-то безъязыко забулькало.

– Принеси ему воды! – приказал Антон напарнику.

Бессонов зашевелился, приподнялся, спиною прислонился к стене, покрытой старым, привезенным из Туркмении еще дедом, ковром – дед в Туркмении служил когда-то офицером… на ковре висело ружье – обычная, довольно дешевая ижевская вертикалка двенадцатого калибра. Бессонов, будучи членом общества охотников, раза два выезжал с нею на охоту – на уток в Тверскую область и на медведя, на молочные овсы, под Кострому, но оба раза охота была неудачной – вернулся ни с чем. А в последнее время охоты вообще нет: браконьерство на периферии лютое, любителей поживиться, ухватить кусок мяса на халяву развелось видимо-невидимо – это с одной стороны, а с другой – народ голодает, иная сельская семья месяцами не видит мяса, вот мужики и начинают охотиться за лосями и кабанами без всяких лицензий, лупят их почем зря, бьют дубьем, колами, ломами, настраивают слопцы, петли, роют ямы, и человеку, приехавшему из Москвы с путевкой и лицензией на руках, на такой охоте делать нечего, он на ней чужой, – и Бессонов повесил ружье на ковер. Хотя взносы в охотничье общество платил исправно.

В последнее время, когда газеты стали пестреть сообщениями о мафиозных разборках, стрельбе в центре Москвы и на окраинах, налетах на квартиры и бесконечных убийствах, Бессонов пришел к выводу, что ружье может пригодиться уже и не на охоте, а кое в чем другом, у себя дома, и на всякий случай загнал в оба ствола по патрону. Патроны были заряжены крупными пулями-турбинками, запросто сшибающими с ног и здоровяка-лося, и лобастого, со стальным черепом медведя, и вепря с клыками-штыками, обладающего мощью танка и яростью нечистой силы.

Кто знает, а вдруг в дом заберется какой-нибудь небритый детина с ломом или дверь вышибет пьяная компания. Хоть и слабая защита от изуверов – охотничье ружье, всего два выстрела на всю нападающую команду, а все-таки защита. Детей у Бессоновых не было, так что баловаться с оружием в квартире некому, Бессонов так и держал его заряженным на ковре.

– Слушай, медная задница, два пластмассовых яйца, ты нам мозги не пудри и время не тяни, – подписывай бумагу. Я тебя предупреждаю в последний раз, больше предупреждать не буду, – медленно, стараясь, чтобы каждое слово дошло до Бессонова, заговорил Антон, – если ты будешь тянуть время, то, во-первых, из этого ничего не выйдет, во-вторых, мы из тебя вытащим все внутренности и расстелем по полу… Для просушки.

Эта фраза понравилась Егору, он открыто, по-мальчишески улыбнулся, сделал аккуратный бесшумный шаг к Бессонову, и шаг этот показался Бессонову страшным.

– Ты, кривозадый, будешь мертвецам завидовать, если мы за тебя возьмемся, а подпишешь бумагу – внутренности сохранишь, жив останешься, лицо, когда в гроб положат, непотревоженным будет. Выбирай!

Егор, мелко, как-то по-детски кивая, сделал еще один бесшумный шажок к Бессонову. Бессонов застонал, повозил языком во рту и сплюнул на ладонь кровь.

– Времени у тебя… – Антон отвернул обшлаг рукава, поглядел на часы, – времени у тебя три минуты. Считай – кот наплакал. Но за три минуты можно мирный договор подписать, не только эту фитюльку, – он приподнял лист бумаги, – тьфу! Через пять минут приедет нотариус, и с ним – ребята, с которыми тебе, дядя, лучше не встречаться. Я тебя предупредил, и если это произойдет, я тебе не завидую…

Егор вновь сделал бесшумный маленький шажок, опять сожалеюще покивал головой: в этой двойке старшим был Антон, и Егор во всем подчинялся напарнику, губы его раздвинулись в улыбке. «Дурак, мол, ты, дядя, большой дурак… Ну чего тебе стоит подписать какую-то жалкую бумажку? Не подпишешь – худо ведь будет! Приедут мужики – с живого спустят шкуру.