Глаза Моны - Тома Шлессер

– Но почему?

– Он считал, что вертикальные линии, стремящиеся вверх, несут духовный смысл, а горизонтальные – земной. И что, конструируя свои картины как решетки с прямыми углами, он обнажает скрытую гармонию мироздания. Эта идея возникла не на пустом месте, это результат его приобщения к теософии.

Мона не все понимала, но заметила на картине множество восходящих вертикальных мазков, которые составляли перпендикуляр (не всегда точный) к горизонтальным линиям, которые по большей части видны на первом плане. Ох уж этот первый план! Он смущал ее больше всего. Художник, по ее мнению, уж слишком вольно обошелся с натурой. Сколько бы Анри ни говорил, что это голландские польдеры, она видела только перемазанную палитру!

– С этими твоими словечками: “теософия”, “экспрессионизм”, “абстракция”… я заранее знаю, что урок Мондриана будет очень сложным.

– Да, он может быть очень сложным. Но необязательно. Его можно уместить в одно-единственное, совсем не сложное слово: упрощай! Мондриан предельно упрощает свою живописную манеру, упрощает краски, не заботясь о том, насколько они соответствуют природным, в этой картине он сосредоточивается на простейшей, нехитрой материи – сене. Обычно, когда речь заходит о преобразованиях, все думают, что они затеваются ради усложнения, что изменить, перестроить значит что-то прибавить, а не убавить. Мондриан убеждает нас в обратном. Упрощай. Упрощай, Мона. Ясно?

– Да, Диди, думаю, мне ясно.

Часть III. Бобур

35. Василий Кандинский. Находи в каждой вещи Дух

Итак, начальная школа позади. А впереди – коллеж. Но Мона об этом как-то не думала. Она веселилась и хохотала вовсю на празднике, который устроили по случаю окончания учебного года. Втроем с Лили и Жад они соревновались в сбивании мячиками пирамидки из банок. Мячики летали снова и снова, пирамидка с грохотом рассыпалась, девчонки заливались смехом.

В класс они пришли все еще взбудораженные. Там мадам Аджи выставила на обозрение макеты, над которыми ученики работали весь год. Всеобщее любопытство вызывала модель Луны в подсвеченной коробке, которую сделал Диего при сомнительном участии Жад. Взрослые толпились и толкались, чтобы посмотреть на эту работу. И вдруг – в суете никто не понял как – случилось несчастье. Луна из папье-маше оказалась раздавленной. Большой серебряный шар превратился в плоский блин. Из-за чего: из-за каких-то неполадок? Из-за толкучки? Или это была злая шутка завистника? Никто ничего не заметил. Какая-то дьявольская проделка. Модель была сломана. Позвали Диего и все ему сказали. Он выслушал молча, замер на несколько мгновений и ушел. Больше его не видели.

А в макете будущей комнаты Лили, который сделали они вдвоем с Моной, появилась очень милая деталь. На огромную кошачью лежанку девочки уложили фигурку кота. Это была фигурка Вертунни, которую Мона взяла в лавке. Она вспомнила, что их денди-коллекционер собирал фигурки, чтобы разыгрывать с ними сцены из своего прошлого, устраивать такой театр воспоминаний. И решила сделать все наоборот: свинцовый котик в игрушечной комнате – это был призыв, мольба, обращенная к отцу Лили, который, как и другие родители, пришел полюбоваться изделием своей дочери. И послание было услышано: он поклялся Лили, что кот поедет с ними.

Лили на этом не остановилась и стала просить отца, чтобы он пригласил в гости Мону и Жад в Италию, как только они туда переберутся. Он уклончиво пообещал, что позовет их осенью, в каникулы.

– Осенью! – возмутилась Лили. – Это еще так нескоро! Опять ты… Не могу больше! Не могу, не могу!

Мона поняла, что надо успокоить подругу, и принялась заговаривать ей зубы:

– Лили, послушай, до осенних каникул четыре месяца. – Она посчитала на пальцах. – А в году их двенадцать, три раза по четыре. Значит, четыре месяца – это треть года. Осталось ждать всего ничего!

Эта простая математическая выкладка (сразу видно: школьные уроки не пропали даром) позабавила Лили. Она улыбнулась, и все три подружки побежали опять вышибать банки.

* * *

Мона никогда раньше не видела Центр Жоржа Помпиду, который Анри Вюймен, как и все, называл “Бобур”. Так еще в Средние века называлось место, где построен центр имени Помпиду, одного из президентов Франции, любителя современного искусства, и старинное название одержало верх над новейшим. Когда Мона с дедом подошли к музею, она была потрясена: здание, оплетенное разноцветными трубами, походило на гигантскую игрушку, было трудно представить себе, что в таком легкомысленном помещении может располагаться музей. Бобур создавал пространство игры посреди июльского города. Двое гимнастов и впрямь словно играючи выделывали акробатические трюки на покатой эспланаде перед музеем: один становился на руки, другой забирался по его телу, как по лесенке, и принимал такую же позу, опершись ладонями о подошвы первого. Под стать архитектуре Бобура, где все вверх ногами и шиворот-навыворот, заметила Мона. И Анри подтвердил: всё, что должно находиться внутри, то есть лестницы, лифты и коммуникации: вентиляция, водопровод, электрические провода, – выведено тут наружу, выставлено напоказ. Мона уже воображала, как она заберется на самый верх и покатится вниз по широким трубам, как на площадке аттракционов, но Анри разрушил ее фантазии: они вошли в просторную галерею самого классического вида, и он подвел внучку к небольшому рисунку на бумаге.

Всадник в красном плаще взмывает на белом коне по диагонали направо и вверх. Передние и задние ноги коня вытянуты так, как будто он скачет размашистым галопом или преодолевает препятствие, – так схематично и не очень правильно это обычно изображают художники. Перед нами этюд, то есть нечто предварительное, приблизительное и незаконченное. Конь и наездник изображены максимально упрощенно, как будто рисовал ребенок: небрежный набросок тушью, только силуэты, никаких деталей. Зыбкий желто-оранжевый первый план передает предзакатный или ранний утренний свет. По всему листу разбросаны какие-то неопределенные, неопознаваемые предметы. Самые большие – по углам неровного четырехугольника. Слева внизу – похожая на скелет елка поверх зеленого акварельного пятна. Над ней еще одно пятно, побольше, обведенное сперва зубчатым, потом закругленным контуром. Из верхнего правого угла почти параллельно фигуре коня тянется подобие облака и касается половинки солнечного диска, который выглядывает из-за плаща всадника. А правый нижний угол словно оторван, здесь из двух пятен, светло- и темно-фиолетового цвета, торчат вверх какие-то разветвленные черные корни. И по всему рисунку разлетаются большие и маленькие темные дыры. Наконец, вся эта картинка наложена на размытый синий фон, такого же цвета, как фигура всадника.

Мона двадцать минут прилежно разглядывала рисунок, уверенная, что за внешней простотой скрывается что-то очень