Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

– А такая-с, – воскликнул он резким голосом, – что каков я ни есть, а на роль мужа певицы согласия моего не будет никогда!

– Это еще что такое «муж певицы»?

И глаза ее пытливо приковались к его лицу.

Но он, как бы с тем, чтобы не давать ей читать на этом лице, вспрянул с места и зашагал словно на пружинах по комнате с судорожным подрагиванием своих могучих рук и ног.

– Каков ни на есть, – повторил он на ходу, – а был я всегда, есмь и буду сам-человек… и чтобы меня вроде первого дворецкого при красавице-жене почитали – это дудки-с, этому никогда не бывать!.. Очень я хорошо понимаю, что при вашей наружности и воспитании каждому лестно состоять с вами в знакомстве… а только опять полагаю я так, что находись вы… в обстановке… пониже, чем в какой находитесь теперь, число этих ваших ферлакуров и приятельниц из знатных сократилось бы не на малую толику…

– Что же, – вспыхнула вся Антонина Дмитриевна, – вы желаете, кажется, уколоть меня тем, что взяли меня без состояния?..

Она усмехнулась злою усмешкой, вскинула слегка плечами вверх и проговорила как бы про себя: – это меня, впрочем, не удивляет.

«Чего от тебя, мужика, и ждать иного», – досказал себе за нее Пров Ефремович, и сам покраснел до волос, не то от обиды, не то от «совести».

– Никак я и ничем не намерен колоть вас, – начал он, насколько мог мягче и приличным языком, – a желал только сказать, что в супружестве каждый свою долю приносит: один – одно, другой – другое. Зачем же пренебрегать-то одному другим… и самим вам, примерно, может ли быть приятно, если вашего мужа при вас же ни во что ставить будут?

Сусальцева потянулась с папироской в руке к одной из свечей, зажженных на ее туалетном столе, и медленно заговорила:

– С первой минуты, когда вы так… бесцеремонно ворвались ко мне, я поняла, что вы чем-то оскорбились… и даже именно чем… Князь Иоанн сейчас недостаточно был любезен с вами – так?

Этот выраженный вслух чужими устами тайный мотив его раздражения, как всегда бывает в таких случаях, смутил Прова Ефремовича.

– Никаких «любезностей» мне его не нужно, – пробормотал он досадливо, – ни брат он мне, ни сват, и в дружбу к нему не прошусь. Высоких особ, как он, немало тоже перевидать успел, и уэльского принца, и голландского, и немецких всяких, и даже многих, как вам известно, в вашем салоне у себя в доме, значит, в Париже, принимал. Так мне не невидаль такое лицо, и очень хорошо я понимаю, как себя с таким должно держать… И напрасно поэтому родственница ваша, графиня фон-Драхенберг, будто за стыд себе почла назвать меня ему, – вырвалось у Сусальцева как бы против воли.

Жена его еще раз приподняла плечи:

– И все-таки представила вас – чего ж вам больше?

– Да-с, и так, будто фамилия моя ей губы жгла.

– Ах, Боже мой, – вскрикнула с неудержимым глумлением Антонина Дмитриевна, – вы бы еще хотели, чтоб у нее фамилия Сусальцев медом истекла из уст?

Пров Ефремович широко раскрывшимися зрачками глянул в ее злобно сверкнувшие глаза и побледнел как полотно… Он как-то разом, всем существом понял в этот миг, что эта женщина, его жена, ненавидела его…

При первом столкновения (он два года сряду, смутно предчувствуя это, тщательно избегал его) это должно было обнаружиться. Она ненавидела его, его плебейскую фамилию, его «мужичество», и не была в силах преодолеть в себе этого чувства – он это ясно увидал теперь… Мальчики запрыгали у него в глазах.

– Напрасно в таком случае, – заговорил он, скрипя лихорадочно зубами, – решились вы такую зазорную фамилию на себя принять… напрасно! Вашей белой кости немало теперича молодцов по миру шляется, могли бы любого боярского или княжеского рода по себе найтить, – в волостях даже писарями иные служат, с Юрьевым вашим по соседству крестьян сосут, доходы тоже порядочные, жить можно… А то вы ишь кого себе взяли – нашего брата, сермягу серую…

Он чувствовал, что «еще немножко» – и он кинется на нее, «изобьет ее в кровь» своими огромными «мужицкими» руками… Он сдержался, оборвал речь, передохнул.

– Толковать с вами пространно об этом предмете, полагаю я, незачем. А скажу я вам просто, с чего начал, опять: оставаться за границей я не согласен и даю вам потому три дня сроку на сборы, а затем – не угодно ли домой, в Россию?

– Не угодно! – самым хладнокровным тоном молвила она на это.

– Чего-с? – как бы не доверяя ушам своим, переспросил Сусальцев: – вам не угодно ехать со мною?

– Нет! – повторила она тем же тоном.

– Так что же вы делать полагаете? – уже несколько как бы растерянно спросил он опять.

– Поеду во Флоренцию, как сказала.

– С чем это, позвольте узнать?

– Вы мне дадите денег, сколько нужно будет.

– Я дам!..

Он захохотал, словно давился:

– С чего ж это вы взяли?

Она повернула на него взглядом, выражавшим полнейшее удивление:

– Я не разведенная с вами жена; вы обязаны давать мне содержание соответственно вашему состоянию.

– Состояния моего никто не считал, – закричал он с новым порывом гнева, – а содержание давать обязан жене муж, когда она с ним, а не врозь живет.

– Я вас от себя не гоню, а ехать с вами не могу.

– Почему не можете?

– Мне вреден холод в России.

– Давно ли это?

Она только засмеялась и закурила новую папироску.

– Ну-с, это как вы себе знаете, – отрезал Пров Ефремович, чувствуя, как поднявшаяся кровь билась стремительно в его висках, – a только если вам угодно оставатся за границей без меня, я вам гроша не дам.

– Не дадите добровольно – заставят! – невозмутимо произнесла она в ответ.

– «Заставят»? – едва был он в силах выговорить. – Кто ж это… и как… может заставить меня?..

– Очень просто: я подам просьбу, куда следует, что вы при ваших средствах из злобы на меня оставляете меня умирать с голоду.

– Вы… вы подадите?..

– Подам!

Сусальцев, не помня уже себя, ринулся на нее с места с высоко поднятыми кулаками…

Но он не успел еще добежать до нее, как она стояла в рост у стены, нажимая пуговку воздушного звонка, в силу продолжительности которого чуть ли не весь отель должен был сбежаться сейчас в ее покой.

И в то же время из ближайшей комнаты выскочила очевидно все время подслушивавшая под дверью Варюшка и кинулась между барыней своею и ее мужем, готовая (он это видел) вцепиться ему немедленно ногтями в лицо.