Тата - Валери Перрен

– Вы суеверны?

– Вот уж нет, – отвечает он, хитро щурясь.

– Мне пора. Встречаюсь со следователем по делу.

– Увидимся на похоронах.

– Да. Когда?

– 15 ноября, если верить уведомлению, – отвечает он.

– Какой день недели будет через четыре дня?

– Суббота. По-моему, это самый веселый день недели.

– Думаете, одни дни веселее других?

– Зависит от того, с кем их проводишь.

– Тогда до субботы.

– До субботы.

10

11 ноября 2010

Я снова в «Монже». Должен зайти Поль, рассказать новости о Судковски. Где ты, старый душегуб? Где прячешься? Адель сейчас, скорее всего, у пациента. Что она делает? Успокаивает, утешает? Как она себя чувствовала, после того как все мне рассказала?

Я хожу по комнате, не могу писать, вернуться к сценарию об истории моей матери, открываю чемодан, беру не глядя кассету и вставляю в магнитофон. Я много дней не слышала голоса Колетт. Вообще-то все должны для кого-нибудь записываться, чтобы сохранить частицу вечности. Я перестала это делать. Папа и мама обессмертили себя музыкой. Откуда у этой семьи взялась мания тормозить время? Меня часто спрашивали, почему я не пошла по стопам родителей. Я всегда отвечала: «Чтобы не быть как они». Я росла с двумя взрослыми, жившими на чемоданах. Все школьные каникулы я проводила у Колетт. Мы почти никогда не оставались втроем. Отец вечно сидел за пианино, хрупкая мать была неразлучна со смычком и скрипкой. Красивые, но отсутствующие родители. Лет в десять я как-то раз спросила: «Зачем вы меня родили? Музыка для вас гораздо важнее…» Парализованные этим вопросом, они затравленно переглянулись, потом мама разрыдалась, обняла меня и раз сто попросила прощения. А папа добавил: «Каждый раз, садясь за инструмент, я играю для тебя. Ты живешь в моем сердце, и я люблю тебя. Гораздо сильнее, чем пианино». Они не послали меня учиться игре на фортепьяно или скрипке. Решили, что я – их продолжение – не буду заниматься музыкой. Исключено. Запрещено. У меня иное предназначение. Я брала уроки классического танца, училась рисовать. Сегодня это кажется мне полным безумием. Родители подарили мне кассетный магнитофон, а Колетт – чуть позже – камеру: я очень рано заявила, что однажды буду снимать репортажи по всему свету.

Папа не успел узнать, что я стану кинематографистом. Когда мама с Колетт посмотрели мою первую короткометражку «У рояля», они были потрясены. Колетт смеялась все время, пока шел фильм, как девочка, открывающая для себя вселенную Уолта Диснея. Мама шепнула мне на ухо: «Я тобой горжусь, ты бесконечно талантлива!» Она всегда произносила важные вещи шепотом. Кричала всего раз в жизни – когда умер папа.

КОЛЕТТ

Это случилось за два года до твоего рождения, Аньес. Случайная пуля. Она не страдала. Умерла мгновенно. Странно звучит, правда? Нет, нелепо. Так говорят, когда хотят утешить живых, внушить им, что страдания не существует. Что человек и охнуть не успел. Через год после смерти Мохтара ушла моя младшая сестра. Даниэль было двенадцать. Моя жизнь остановилась. Какая-то часть моей жизни. Мать впервые начала замечать меня, но не потому, что сожалела или устыдилась того, что не любила свою старшую дочь. Нет, она смотрела на меня как на воровку, на ту, что должна была умереть. Оказаться на месте другой – настоящей, обожаемой дочери. Боже, только не эту! Другую! Ты ошибся. Произошел несчастный случай.

Именно тогда маркиза ушла от мужа. От убийцы Даниэли. И, каким бы невероятным это ни показалось, мать осталась в услужении у маркиза, продолжила готовить ему еду, драить полы в доме человека, «случайно» лишившего жизни ребенка. Она все время повторяла: «Это несчастный случай. Ужасный несчастный случай. Бедняжка не виноват». Она называла его «бедняжкой», а я молчала, щипала себя за руку, чтобы не крикнуть: «Да этот бедняжка все время шлялся повсюду с ружьем!» И – самое ужасное! – не перестал охотиться, а мать чистила его сапоги, ощипывала и готовила дичь для хозяина и его друзей.

Даниэль похоронили в семейной могиле под плитой из черного мрамора с великолепным ангелочком, подарком семьи Сенешаль. Они же оплатили церемонию. Жан и Блэз держали меня за руки, пока отец Обри читал заупокойную молитву. Мать едва держалась на ногах и не переставала плакать. Пролила море слез. Я на нее не смотрела, но слышала рыдания. Сенешали поддерживали несчастную, чтобы она не рухнула на землю. Мир вывернулся наизнанку.

Гроб забросали землей, все закончилось, и маркиза сказала нам, что уедет. Покинет Гёньон и хочет подарить «Стейнвей» Жану. Требовалось найти для него место, и мадам де Сенешаль договорилась с директором завода и мэром, что пианино будет стоять в городском клубе, пока Жан не закончит учебу.

Я побывала на месте «несчастного случая». На «поляне Белоснежки». Так мы с Блэзом ее называли. Мы ходили туда, чтобы наблюдать за облаками, и иногда видели лань. На этой поляне лежала моя сраженная выстрелом сестра. В трехстах метрах от места, куда целился и где в конце концов убил оленя маркиз де Сенешаль. Со второго выстрела. Первая пуля задела ухо животного и продолжила полет, чтобы попасть в Даниэль. Маркиз с друзьями заметили отсутствие девочки только после охоты. Она отошла пописать, присела и… погибла. Отправилась на небеса, по утверждению отца Обри. Маленькое тело нашли ближе к семи вечера, одна из собак привела к ней. Маркиза сообщила о несчастье матери. Я всегда считала, что Жоржетта была влюблена в маркиза и это помогало ей держаться после потери дочери. Она жила рядом с ним, видела его каждый день, ощущала его присутствие в стенах дома, которым занималась. Где стала главной, особенно после ухода Эжени де Сенешаль. Жоржетта наверняка рассчитывала, что раскаивающийся маркиз станет еще любезнее, чувствовала себя хозяйкой – она, крестьянка, обреченная на союз с Робеном, человеком «низкого происхождения». Судьба прихотлива, и моя мать поднялась по социальной лестнице: Сенешаль нанял ей в помощь горничную.

Чтобы облегчить ее существование. Облегчить, став виновником горя?

Семья Септамбр всегда делилась на два клана: отец, мать и Даниэль с одной стороны, Жан и я – с другой. Вот почему мы никогда не будем лежать рядом на кладбище. Мне невыносима даже мысль о воссоединении с матерью – в любом месте. Мне очень жалко сестру. Я вела себя с ней как Жоржетта – со мной, была бесчувственной. И до сих пор не простила себя. Из-за этого я не хотела выходить замуж и заводить детей. Из-за своей