Ветер крепчает - Тацуо Хори

никто ему не составит компании. С другой стороны, именно в эти дни, рядом с ними, он так или иначе обретал подлинное умиротворение. Однако теперь О-Йо с дочерью уехали и в его окружении не осталось никого, кто мог бы отвлечь его от тяжелых мыслей. Тут вдруг у Акиры начался сильный приступ кашля; чтобы как-то справиться с ним, пришлось остановиться и какое-то время стоять согнувшись. К тому времени, когда он смог распрямиться, здание вокзала почти опустело.

«Работу, которую мне сейчас поручают в бюро, может выполнить любой сотрудник. Но если исключить работу, с которой, очевидно, справится кто угодно, что же тогда в моей жизни останется? Доводилось ли мне когда-нибудь делать что-то такое, чем я действительно горел? Не упомнить, сколько раз я порывался оставить нынешнее место, чтобы начать собственное дело, и даже пытался сообщить об этом начальству. Но стоит мне увидеть доброжелательную улыбку директора, который, судя по всему, абсолютно во мне не сомневается, – и я опять упускаю возможность выговориться. Чего я достигну, если так и буду из робости и стеснения от всего отказываться? Может быть, если удастся под предлогом нынешней болезни получить еще один отпуск и куда-нибудь уехать, побыть в одиночестве, то я сумею разобраться в себе и понять, чего же на самом деле ищу, откуда это чувство безнадежности? Могу ли я, положа руку на сердце, сказать, что действительно стремился обрести и удержать тех, кого мысленно оплакиваю как свои потери? Будь то Наоко, Санаэ, только что покинувшие меня О-Йо и Хацуэ или кто-то иной…»

Погруженный в невеселые думы, Акира с удрученным видом, чуть сутулясь, побрел по вокзалу, залитому мерцающим светом почти зимнего солнца.

17

На вершинах Яцугатакэ уже можно было разглядеть снег. Наоко не оставляла появившейся с осени привычки к ежедневным прогулкам и в ясные дни выходила на воздух. Однако в горы пришла зима: как бы ни сияло в такие дни солнце, как бы ни грело оно землю, ей не удавалось до конца освободиться от холода, сковавшего ее накануне. Порой кутавшаяся в белое шерстяное пальто, Наоко слышала, как под ногами у нее хрустит замерзшая трава. Но она все равно периодически пробиралась на пастбище, где больше не было видно ни коров, ни лошадей, и, обдуваемая ледяным ветром, трепавшим ее волосы, шла до того места, откуда могла разглядеть старое, наполовину засохшее дерево. На одной из его верхушек еще оставалось несколько сухих листочков – последнее пятнышко цвета посреди прозрачного зимнего неба, листья безостановочно трепетали, словно их оскудевших жизненных сил уже не хватало на то, чтобы унять дрожь. Наоко, подняв голову, какое-то время смотрела на них. Затем против воли тяжело вздыхала и поворачивала обратно к санаторию.

В декабре небо затянуло тучами, пришел пронизывающий, стылый холод. Несмотря на то что горы с начала зимы не раз уже скрывались в снежных облаках, которые, бывало, не рассеивались по нескольку дней подряд, у подножий снегопадов в этом году еще не случалось. Установившееся атмосферное давление переносилось пациентами санатория очень тяжело, все чувствовали себя угнетенными. Наоко тоже не находила больше сил для прогулок. Дни напролет она проводила, не поднимаясь с кровати: посреди выстуженной палаты, при распахнутых настежь окнах, ощущая кожей лица болезненные прикосновения холодного воздуха, – из-под шерстяного одеяла видны были только ее глаза. Она вспоминала о разных приятных вещах: о том, какие запахи витали в одном маленьком уютном ресторанчике, где так славно потрескивал огонь в камине, о том, как, выйдя оттуда, она гуляла по усыпанной опавшими листьями аллее, вдали от шумных центральных улиц, – и начинала думать, будто и для нее еще возможна такая жизнь, заурядная, но полная искренних переживаний, а потом вдруг ее посещала мысль, что впереди у нее ничего нет. И тогда казалось, будто ждать ей абсолютно нечего.

«Неужели жизнь моя подошла к концу? – думала она с внутренним содроганием. – Может ли кто-то сказать мне, что делать дальше? Или у меня нет иного выбора, кроме как продолжать нынешнее существование, и ни о чем другом лучше не помышлять?..»

В один из дней сумбурный поток мыслей Наоко прервала медсестра.

– Прошу прощения, к вам посетитель. – Медсестра посмотрела на Наоко с улыбкой в глазах, ожидая от нее знака согласия, а затем произнесла в сторону двери: – Заходите, пожалуйста…

Оттуда неожиданно послышался надрывный кашель, показавшийся Наоко незнакомым. Она ждала, теряясь в догадках, кто бы это мог быть. Наконец в дверном проеме возник молодой человек, высокий и худощавый.

– Подумать только. Акира-сан. – Неожиданное появление Цудзуки Акиры вызвало на лице Наоко строгое и как будто обвиняющее выражение.

Акира замер в дверях и, видимо, смущенный взглядом Наоко, в знак приветствия нервно склонил голову. Затем, словно избегая смотреть ей прямо в глаза, с подчеркнутым интересом обвел взглядом палату, после чего начал стягивать пальто, но снова закашлялся. Наоко, не в силах безучастно наблюдать за происходящим, произнесла из постели:

– Здесь холодно, верхнюю одежду лучше не снимать.

Услышав это, Акира послушно натянул обратно наполовину снятое пальто и снова встал столбом, без тени улыбки внимательно глядя на лежащую Наоко, будто ожидая от нее дальнейших указаний.

Она еще раз оглядела его – тихого, беззлобного, точно такого же, как и прежде, и отчего-то ощутила спазмы в горле. И все же зачем вдруг Акира, все последние годы – особенно в период после ее свадьбы – не подававший о себе никаких вестей, решил в этот зимний день посетить лечебный санаторий в горах? Пока причины визита оставались неясны, даже миролюбивый вид гостя с неизбежностью продолжал ее чем-то раздражать.

– Можно сесть вон там, – наконец обронила Наоко, по-прежнему не вставая с кровати, и с явным недовольством указала на стул.

– Хорошо. – Акира бросил быстрый взгляд на ее профиль, снова торопливо отвернулся и опустился на обтянутый кожей стул, стоявший возле самых дверей. – Я услышал, что вы в этом санатории, перед отправлением в небольшую поездку и уже в поезде решил по пути навестить вас, – сказал он, потирая ладонью исхудавшую щеку.

– И куда вы направляетесь? – спросила она с тем же недовольным видом.

– Да как сказать, вроде бы никуда, – забормотал Акира, словно разговаривая сам с собой. А затем вдруг широко распахнул глаза и, прежде чем осознал, что говорит вслух, произнес таким тоном, будто рядом никого не было: – Захотел вдруг отправиться в зимнее путешествие, безо всякой цели.

Едва Наоко услышала ответ, губы ее скривились в подобии усмешки. Эта привычка сохранилась у нее с детских лет: стоило собеседнику – Акире или кому-то