Русский остаток - Людмила Николаевна Разумовская

монолог и очень посоветовал шума не поднимать, сын-то еще все-таки в армии, в горячей точке, мало ли что, а решить дело миром, то есть цену в два раза убавил, и Галина сдалась, решив, что жизнь сына дороже и пошли они все!..

Алексею великодушно предложили лечь в Ростовский военный госпиталь. Посоветовавшись с матерью, от госпиталя он отказался, и они уехали домой.

3

Решив во что бы то ни стало уехать из «этой» страны, Татьяна, разыскав адрес первого своего мужа Борьки Пуритца, укатившего одним из первых, как только стало возможно, в Израиль, написала ему письмо и напросилась в гости. Борис Соломонович Пуритц, или, как теперь он назывался, Барух, давным-давно и думать забыл о своей первой жене, родившей ему первенца Леонида, тем паче что семейная их жизнь развалилась, прежде чем появился на свет младенец, которого Татьяна даже не показала ему, а отправившись рожать к родителям, через полгода оставила на них внука и вернулась доучиваться в Ленинград одна. Посему никаких чувств ни к бывшей жене, ни к никогда не виденному им ребенку у Баруха не оказалось. Тем не менее вызов Татьяне прислал, предупредив, правда, что поселить ее у себя в квартире, где жил с женой и четырьмя детьми, не может, а отвезет ее к своему родственнику, двоюродному брату, у которого недавно умерла жена и теперь он живет один и нуждается в утешении.

Татьяна тут же навострила ушки насчет вдовца, уже предвкушая возможность охмурения родственника Борьки (как она называла его по-прежнему). Она быстренько временно похудела и подтянула себе все, что можно подтянуть, – знакомые врачи и косметологи отоваривались в ее магазине, а нужным людям она всегда привозила что-нибудь эдакое, с изюминкой, соответствующего качества и недорого. Так что, когда Татьяна, пройдя паспортный контроль, проследовала в зал встречающих самолет из Москвы, Борька – Барух прямо-таки ахнул. Она не просто не изменилась со студенческих лет, она, по его выражению, страшно похорошела и стала ну прямо европейская дама! Зато Борька облысел и растолстел, и вообще, если бы он сам не бросился ей на шею, она бы его ни за что не признала.

Усадив Татьяну в роскошный лимузин, он повез ее к родственнику, рассказывая на ходу об их непростой жизни в Израиле. Глядя на Борькин живот в лимузине, Татьяна не особо верила в местные трудности, по крайней мере, для нее, рожденной в Стране Советов, а ныне проживающей при демократических свободах, все, что рассказывал Барух и что составляло для него повышенный дискомфорт жизни и почву для уныния, для нее были семечки, которые она, даже не замечая, разгрызла бы, окажись в его ситуации. Кроме того, жаловался Борька, у него было четыре дочери, он хотел сына. Врачи умонепостигаемым образом вычислили, что у них с женой почему-то и впредь будут рождаться одни девчонки. Он регулярно ходил в синагогу и молился о чуде, но вот жена беременна в пятый раз, и снова, как показало УЗИ, девчонкой. Может быть, плакался Борька, Татьяна пришлет сюда их совместного сына, для него это был бы подарок судьбы и прочее. Поджав губы, Татьяна объявила, что Ленька – православный человек (хотя тот был даже и не крещен) и чтó, мол, ему здесь делать у иудеев, и вообще он думает, что его отец вовсе не Борька, а совсем другой человек, ее бывший муж, капитан первого ранга Терешкин Александр Павлович, застрелившийся по причине долбаной перестройки. Борька слегка обиделся, но предпочел пока что не возникать.

Они приехали в один из новых, нагорных районов Иерусалима. Белоснежные двух- и трехэтажные здания, изумительная чистота, зеленые дворики с фонтанчиками и повсюду роскошные цветы сокрушили Татьянину гордость, она позавидовала такой распрекрасной жизни евреев и снова подумала об израильском вдовце.

Израильский вдовец, бывший советский гражданин по имени Шимон (по-русски Семен, по-старославянски Симеон), оказался шестидесятилетним старцем небольшого росточка (чуть пониже Татьяны); его седые волосики равномерным нимбом осиявали его голову, спускались вниз такой же закругленной бородкой, так что его печальное лицо оказывалось со всех сторон окаймленным белым пушистым облаком. Миндалевидные глаза Шимона изливали всю мировую скорбь, что не казалось удивительным при недавней потере жены, и только большой бугристый нос с синими прожилками несколько портил кроткий библейский портрет Борькиного родственника. «Ничего, был бы человек хороший», – подсознательно подумала Татьяна, как думает во всех подобных случаях большинство наших гражданок.

Борька укатил, сославшись на дела, обещая приехать завтра и повезти Татьяну осматривать святой город, – он и в самом деле работал гидом и возил русских паломников по всем христианским святыням, причем делал он это так замечательно и с таким чувством, что многие удивлялись, глядя на красовавшуюся на его груди вместо православного креста звезду Давида.

Весь оставшийся день Шимон утомлял Татьяну рассказами о своей безвременно скончавшейся Хаве, ее разновозрастными портретами была увешана вся квартира. Вдобавок он вытащил с дюжину семейных альбомов, и Татьяна до одури глядела на бесчисленно размноженную Хаву-девочку, Хаву-девицу, Хаву-жену, Хаву-мать, Хаву-старушку, наконец, Хавину могилку, на Хавиных с Шимоном детей, проживающих в Америке и Германии, и прочих родственников.

Когда утомленная, не выспавшаяся в предыдущую ночь Татьяна, изнемогая над грудами фотографий, смиренно попросилась отойти ко сну, Шимон указал ей на свою спальню, заявив, что сам он спит на балконе и вообще почти что не спит, а только и делает, что скорбит, молится и плачет.

Татьяна в ту же минуту провалилась в сон и далеко не сразу осознала руку Шимона, нащупывавшую ее грудь. Будучи женщиной умудренной многообразным опытом, вдобавок имевшей и свои планы насчет израильского вдовца, возможно, в иной ситуации Татьяна и не возражала бы против такого естественного поворота событий. Но тут она почему-то взвилась – то ли от недосыпа, то ли от того, что уж слишком он достал ее своей Хавой, но она стала громко возмущаться и даже кричать и грозиться, что сию же секунду позвонит Баруху и пусть он разберется со своим озабоченным родственником, а она не для того приехала в Святую Землю, чтобы блудить с первым встречным евреем, и так далее!

«Первый встречный еврей» смотрел на нее миндалевидными скорбными глазами и плохо понимал, отчего подняла гевалт эта красивая, не старая еще русская женщина, ну, не хочешь Шимона – так и скажи, зачем портить цимес? Шимон не такой человек, чтобы насильно овладеть понравившейся ему женщиной, у него, Шимона, много других возможностей, хоть он и не понимает, почему бы им, бывшим соотечественникам и просто двум одиноким