Прощание с пройденным - Владимир Николаевич Крупин

и называлось: химическая авиация. А страшное дело – мелиорация – осушение болот под видом расширения пахотных земель. Мелиораторы, кстати, не подчинялись местным властям. А снос, уничтожение кладбищ, опять же якобы для расширения пашни. И самое убийственное, снос «неперспективных деревень», а потом и вовсе присвоение им клички поселений. Милые русские люди, да как мы, всё это перенесшие, не перенесём пустяков санкций? Плёвое дело – подтянуть пояса.

ЧТО ВЕЧНОСТЬ канула в Лету, что Лета в вечности растворилась, всё слова. Но вот у Державина «седая вечность» – это сказано.

– ОЙ, ПОЯСНИЦУ ТАК КРУТИТ, ой. Доктор говорит: «Пропишу змеиного яду». Я говорю: «Не надо. Домой пойду, там скажу тёще, пусть укусит. Та же змея».

НЕСКОЛЬКО РАЗ бывало чувство, что умру. После Крестного хода, после причастий, после усталостей. Сон, забытьё. Не хочется возвращаться в э т у жизнь. Молитва звучит во мне: «Готово сердце мое, Боже, готово сердце мое. Воспою и пою во славе моей». Первый раз услышал её в Кильмези в 1998‑м, приехав после долгого перерыва. Служили в здании бывшего народного суда, а до этого тут была школа, ШКРМ, то есть школа рабоче-крестьянской молодёжи, тут я учился в пятом классе. Это? Это 1952 год, ещё Сталин жил. И из армии, был в отпуске, родители уже жили в Фалёнках, но я все равно вырвался в Кильмезь (самолёты летали). И в вузе учился, каждое лето бывал. Потом, потом жили очень трудно, потом много ездил по миру, всяким начальником был, но родина была во мне непрестанно. И слёзы меня на этой службе осенью 98‑го прошибли, такие сладостные. И причастился. И, конечно, всегда молился был похороненным на родине.

– КОМАР, ОН живность, а не зверь. Он лезет только через дверь. Своею мощною рукой окно открой, а дверь закрой. – Да со своим ли ты умом: комар проникнет и окном.

ПУШКИН О ВТОРОМ томе «Истории русского народа» Полевого: «Поймите же и то, что Россия никогда ничего не имела общего с Европой, что история её требует другой мысли, другой формулы».

– ПИСАТЬ МНОГО не надо: жив, здоров, пришлите денег для поддержки штанов, спадают от худобы. И за столом много не говори: встал со стаканом: ну, давай – за тя, за мя, за них!

ПРОТЕСТАНТЫ ВЫБИРАЛИ религию удобную, умом выбирали, а мы обрели спасительную сердцем.

Спасение меж страхом и надеждой. Страшимся, что по грехам своим погибнем, но надеемся на милость Божию.

Мы любим Бога: Он отец, и мы Его боимся: Он – Бог.

Бога боюсь – никого не боюсь, а Бога не боюсь, всего и всех боюсь.

Строгость к себе, внимание к другим.

Хомяков и Чаадаев так спорили, что прибегали лакеи, думали – господа дерутся. А эти лакеи кто? Ходили в церковь, держали посты?

НА ОДНОЙ СКАМЬЕ в Афинах сидели будущие: Василий Великий (Василиус Мегасиус), Григорий Богослов (Григориус Теологиус) и Юлиан Отступник. Все учились на хорошо и отлично. У Ленина – Сталина по Закону Божию сплошь пятёрки.

– СНЫ БЫВАЮТ годовые, полугодовые, недельные. А праздничный сон до обеда. «Ляжешь спать до обеда, увидишь во сне бабку и деда».

Много снов, в которых знакомые, уже умершие, зовут куда-то. С собой. Но мне постоянно некогда.

Хороший, думаю, сон: мама сидит на берегу, а я подхожу и начинаю раздеваться, чтобы окунуться.

С маленьким перерывом в три дня видел во сне и Солоухина и Астафьева. Солоухин был в очень потрёпанном сером пальто. Небрит, прикасались друг ко другу щеками, я ощутил жесткую щетину. Ушёл он вниз по широкой лестнице. О чём говорили, не помню.

Астафьева встретил на какой-то платформе, он с кем-то зашёл в станционный буфет. Потом ищу его. Проводнику: «Сколько ещё поезд будет стоять?» – «Да минут пятнадцать». – «Тут едет писатель?» – «Да». Иду в вагон. Плацкартный. Очень тесно, очень плохо освещено. Так и не увидел больше.

Баба Настя: – «Покойники до году слышат. Муж во сне пришёл, говорит: «Я слышу, вы тут ругаетесь?» А Бориса, сына, видела весёлого. Во сне плясал». – «Ничего не просил?» – «Нет. Весёлый».

СДЕЛАЛ ЗАВАЛИНКУ. Сразу стали её разрывать курицы. Петух подолгу стоял, будто их охраняя. Но видно, что думал о чём-то своём, не о них. Кошка лежала на песочке. И щенок грелся. Так им всем тут нравилось. А я завалинку делал для тепла, чтоб зимой снизу не промерзало.

– НИЧЕГО НЕ ЧИТАЮТ? – Ничего. – Это хорошо. Значит, не читают не только хорошее, но и плохое.

КОНФЕРАНС ПЯТИДЕСЯТЫХ, знаменитые Бен Бенцианов и Борис Брунов: «Дядя Сэм и дядя Смит поспешили, что Иван не лыком шит, позабыли». Далее Иван давал им «по мордАм и по зубам», далее следовала мораль финала: «Дядя Сэм уже совсем, ну и Смит уже смердит».

– ОН ЕЁ ЖАЛЕЛ, с вилочки кормил. Конфетку развернёт и подаст. А она с другим плелась.

У МИНИСТЕРСТВА ЗДРАВООХРАНЕНИЯ договор с министерством торговли: внушать полезность для здоровья тех продуктов, которые надо продать, так как лучших нет. Неужели же лучше маргарин, чем сливочное масло? А вот, доказывали. Ещё был какой-то маргуселин. Тоже хвалили и его в журнале «Здоровье».

НАЧИТАННЫЙ В БИБЛИИ, гордится: «Мне хватает храма в душе, нам же сказано: «Божий храм – это вы». Так что я сам хожу как храм». Считает, что это очень остроумно.

СОБИРАЛИ В ШКОЛУ. Денег ушло как на полсвадьбы.

НАРОДНОЕ ОТНОШЕНИЕ к официальным или общеизвестным текстам, их переделка: Серп и молот – смерть и голод. Пролетарии всех стран, соединяйтесь, ешьте хлеба по сто грамм, не стесняйтесь. Пролетарии усих крайн, гоп до кучи! В союз нерушимых, голодных и вшивых загнали навеки великую Русь. «О чём задумался, скотина»? – седок приветливо спросил. Рюмашки спрятались, поникли людики. Мы идём, нас ведут, нам не хочется. Мы с тобой два дерева, остальные пни. «Недаром, едрит твою в дышло, напитан ты был коньяком». Я б хотел напиться и куснуть».

Народные выражения (к слову о доносах): Частушка 34‑го: «Эх, огурчики-помидорчики, Сталин Кирова убил в коридорчике». Эту-то все знали, но знали также и эту: «Эх, Семёновна, юбка валяна, убили Кирова, убьют и Сталина». То есть знали заранее. И петь не боялись.

Сочинил и я в августе 91‑го: «Твой милёнок демократ – говорильный аппарат. Ну, а мой хоть не речист, но зато гэкачепист».

ПРОШЛО, СЛАВА БОГУ, долго длившееся и приносившее страдания родным, проклятие профессии – глядеть на жизнь как на материал для писательства. Это ужас – не испытывать чувств, а примерять их к какому-либо рассказу (повести), ужас. Теперь прошло,