Прощание с пройденным - Владимир Николаевич Крупин

«Сегодня ты стала другой, потому что ушла с другим. Назвать тебя дорогой, согреть дыханьем своим больше мне не смочь. Просится в окна ночь… Завтра я встану другим».

«Жизнь – сплошная чреда антиномий. Но в одной не пойму ни бельмеса: Ахиллес черепаху догонит, ну, а мне не догнать Ахиллеса».

УЖЕ СОВЕРШЕННО задыхаясь, сорвался я с последней кручи перед морем и тут же сразу понял всю свою дурость: я выскочил на асфальт. По которому я смог бы, как белый человек, дойти до берега. И вот, стоял весь перецарапанный, с ушибленным коленом, с болящей в запястье рукой и говорил себе: да, это только ты умеешь находить приключения на свою голову и на остальное. Дошёл до моря. И залез. И конечно, ещё и другим коленом ударился о подводные камни. А впереди был путь в гору и в гору, к отелю «Аристотель».

Это Уранополис. Утром пораньше за визами и на Афон. Там буду хромать. Но на Афоне и хромать хорошо.

ПЕСНИ ГРАЖДАНСКОЙ войны: «Мы смело в бой пойдём». – «И ми за вами». – «Мы, как один, умрём». – «А ми нимношка подождём».

Свиридов: Революция не имела своей музыки, всё переделки. «Мы смело в бой пойдём за Русь святую, и, как один, прольём кровь молодую». Так пели в Первую мировую. В Гражданскую переделали: «Мы смело в бой пойдём за власть советов, и, как один, умрём в борьбе за это». Полная чушь собачья: за что «за это»? Но пели же.

– Я СУДЬБУ СВОЮ, тело и душу – всё отдам за улыбку твою. Не любить невозможно Надюшу, потому я Надюшу люблю.

– Конечно, все мужья – невежды, но не у всех жена Надежда. Добра, красива и умна. А кто она? Моя жена. И ей известны педнауки и у неё чудесны внуки. И так же точно всем известно, у ней красивая невестка, друзья и мама, и к тому ж у ней красивый, умный… сын. И сын тот в этом не один, поскольку есть ещё и муж.

С УТРА, НАЛИВ нектар в стакан, читал поэтов. И изменил Диане Как с землячкой Светой. (Сырневой.)

В КОМИТЕТЕ ПО ПЕЧАТИ сотрудник рассказывает: «Было совещание главредов московских изданий. Жалуются: вы отняли у нас проституток, оставьте нам хотя бы магию, экстрасенсов, колдунов. Нам же совсем не на что жить». (То есть деньги от рекламы бесовщины и разврата.)

– УТОПИТЬ ГОРЕ в вине невозможно: горе прекрасно плавает. (Брат Михаил.) Я уже не подхожу к семидесяти, а отхожу. (Он же.)

– Я ГУЛЯЮ КАК собака, только без ошейника. Не любите вы меня, экого мошенника. Ой ты, милая моя, не бойся пьяного меня. Чем пьянее, тем милее буду, милка, для тебя.

Балалайка, балалайка, балалайка лакова. До чего любовь доводит – села и заплакала. Балалайка, балалайка, балалайка синяя. Брось играть, пойдём гулять: тоска невыносимая.

Коля, Коля, ты отколе? Коля из-за острова. До чего любовь доводит, до ножа до вострова.

– ШЛИ В ТАЛЛИНЕ нацисты в чёрном, со свастиками. А старик с гармошкой заиграл «Прощание славянки». И они стали маршировать под этот марш. (Рассказала Татьяна Петрова.)

«Я ЛЮБИЛ ЕЁ эвристически, а теперь люблю эклектически. Друг смеялся надо мной саркастически, а потом вообще сардонически».

МНОГО ЧЕГО открылось для меня в литературной Москве. Разве мог я предполагать, что в ней никто меня не ждёт. Вот я такой хороший, так всех люблю, так хочу послужить Отечеству и его словесности. И собираюсь сесть за московский литературный стол. А москвичи уже раньше сели и локти пошире раздвигают, чтоб рядом никто не сел.

А уж словес-словес! Особенно склоняли цеховое братство. Но я быстро заметил, что произносят это слово они так: бьядство. Картавили сильно. Такое вот московское бьядство.

НА ДНЯХ ЛИТЕРАТУРЫ в Волгограде дарили писателям бочоночки с мёдом. Всем одинаковые, а Георгию Маркову побольше. Павел Нилин спросил вслух: «А почему так? Разве я хуже писатель, чем Георгий Мокеевич»? Но к чести Маркова, он тут же передал свой бочонок Нилину, сказав: «Спасибо вам, мне легче будет тащить чемодан». Хотя, конечно, разве он сам таскал чемодан? Хотя человек он был порядочный. И при нём Союз писателей полнился писателями из Сибири, России. Я был на его родине. Он отдавал свои премии на строительство библиотек.

В НОВОРОССИЙСКЕ МЕНЯ повезли в горы. Оттуда обзор на всю Малую землю, залив. Именно его пересекал много раз катерок начальника политотдела 18‑й дивизии Брежнева. Под огнём. Это к тому, что много иронизировали остряки в Доме литераторов по поводу книг генсека. А он, в общем-то, был поприличнее того, кто был до него, и тех, кто был после.

Мне показали остатки пожарища большого здания. – «Это был ресторан, который назывался «Вдали от любимых жён». Был очень популярным. И его подожгли…, да, именно «любимые жёны». Они и не скрывали, что это они. Ничего им не было: борьба за нравственность».

Поздняя осень, берег пуст. У памятника Новороссийскому десанту женщина с сумкой. Около неё и утки, и чайки, и голуби. Смеётся: «Меня птичницей зовут. В кафе мне собирают пищевые отходы, приношу сюда. Тут и лебеди есть. Что-то сегодня нет. Я занималась орнитологией. Тут и шептуны и крикуны. Да вот же они, летят, увидели кормилицу.

И в самом деле принеслись два чёрных, небольших по размеру, лебедя. С размаху сели на воду, но не близко, поодаль.

– Ничего, приплывут».

Я отошёл, чтоб не боялись. Ветерок, небольшой с утра, разгуливался. Волны усиливались и выносили на берег разный мусор. Будто море само вызвало ветер, чтоб он помог очиститься. Прошёл подальше, ещё больше мусора. Показалось даже, что море просто тошнит от омерзения, и оно отхаркивается, отплёвывается от заразы.

ЖЕНСКАЯ ЛОГИКА. Женщины как евреи, им надо, чтобы о них всё время думали и говорили.

Женской души много в песнях о женской судьбе. Признаётся: «Мне – ненавидеть тебя надо, а я, безумная, люблю». – «Вот она любовь, окаянная». – «Мне не жаль, что я тобой покинута, жаль, что люди много говорят». – «Если я тебя таким придумала, стань таким, как я хочу». – «Я тебя слепила из того, что было, а чего слепила, то и полюбила». – «И скажет: немало я книг прочитала, но нет ещё в книжках про нашу любовь». – «Смотри же, вот ножик булатный, его я недаром взяла». – «Та же удаль, тот же блеск в его глазах, только много седины в его висках. И опять-то я всю ночку не спала…». – «Он клялся и