Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

– А вот в чем-с. Сказать требуется ей от меня, что вот, мол, получив к уплате выданный женою моею, за ее, графини Драхенберг, поручительством вексель банкиру такому-то (он поспешно вытащил из кармана портфель, а из него уплаченный трансферт и передал его свояченице), я, единственно из уважения моего к ней, не желая вводить ее бесполезно в убыток, решился оную уплату учинить, но так как (Сусальцев поднял при этом вверх указательный палец правой руки) жена моя, оставаясь за границей вопреки моему желанию, на дальнейшее такое баловство с моей стороны претендовать никак не вправе, то я считаю долгом известить ее, графиню, что не намерен впредь ни гроша платить за Антонину Дмитриевну, и буде вздумается им опять на меня такой же трансферт послать, так я его возвращу ей обратно, пусть сама по поручительству за любезнейшую «кузину» и платит… А чтоб она, – заключил Пров Ефремович, с надменным выражением вскидывал голову, – а чтоб она меня за то скаредником обругать не могла, напишите ей, что я в тот же час сумму, равную той, в какой ей вздумается поручиться за мою супругу, отпишу в пожертвование на госпиталь либо школу какую-нибудь… Пусть она, эта барыня трехэтажная, знает, что мне, Прову Сусальцеву, на расход наплевать, а что только ей с моею Антониной Дмитриевной объегорить меня никогда не удастся… Никогда-с! – повторил он во весь голос, ударяя своею могучею пятерней по столу так, что мирно покоившиеся на нем катушки ниток, наперстки и ножницы вспрыгнули, зазвенели и покатились. – Извините-с! – пробормотал он тут же, сконфуженно наклоняясь к полу подымать упавшее.

III

1-В тени таинственного храма

Учусь сквозь волны фимиама

Словам наставников внимать,

И, забывая гул народный,

Вверяясь доле благородной,

Могучим вздохом их дышать-1.

Фет.

Настасья Дмитриевна безмолвно слушала, неподвижно устремив глаза в какую-то точку на противоположной стене. Старая, знакомая тоска сжимала ей грудь. Эта «бессердечная» сестра ее, этот «нигилист», – она опять надрывалась сердцем, думая о них… «Им суждено было встретиться в чужом краю, и Тоня, без жалости к мученичествам, чрез которые прошел он, имеет дух позорить его в глазах других!»… А он? Он, как оказывается, пристроился пока – и к такой милой женщине, как эта графиня Елена Александровна, «которую, вспомнила девушка, все мы так любили там, в госпитале, за ее милоту душевную, искренность и горячность» – но надолго ли?.. Да и какой он учитель!.. «Графиня, конечно, светская, не глубокая женщина, но ведь и она это поймет с первых его педагогических приемов с ее ребенком… Или она в самом деле влюбилась в него? Он интересен, женщина может увлечься им… Но какая же действительно роль в таком случае предстоит ему в ее доме?» И Настасья Дмитриевна чувствовала, как внезапный румянец выступал вслед за этою мыслью на ее бледных щеках…

Она знала, что он успел бежать за границу… Он состоял в числе подсудимых в известном процессе ста девяноста трех… Настасья Дмитриевна ездила нарочно в ту пору в Петербург, присутствовала при том судбище… Предреченное ей Троекуровым в бытность ее во Всесвятском блистательно оправдалось теперь: защитники, прокуроры, судьи дружно вели дело к тому, чтобы свести вину судимых на «нет»… Он был оправдан вместе со всеми почти остальными, но вскоре потом последовало административное распоряжение о водворении его на жительство в один из северных городов Вологодской губернии. Она виделась с ним пред этим, предлагала сопутствовать ему в ссылку, поселиться с ним в этом городке, с тайною мыслью «помирить его с жизнью», утишить злобное раздражение его духа, но он наотрез отклонил ее предложение. «Я уйду оттуда, ты мне только помешать можешь», – объявил он ей напрямик. С несказанною тревогой в сердце уехала она тогда в ***, куда, благодаря усиленному ходатайству о ней Ашанина у тамошнего антрепренера, получила ангажемент в его труппу на ничтожное жалованье – и вся погрузилась в свое искусство… Тяжелы были для нее первые шаги на театральных подмостках. Ей суждено было пройти весь тот скорбный эволюционный путь, испить всю ту отравленную чашу, что достается в удел девяти десятым провинциальных лицедеев, прежде чем успеют они завоевать себе «любовь публики», а с этим и известное материальное обеспечение. Что тайных слез пролила она в те дни, сидя над тою или другою пустою ролью в убогой и сырой квартире в две комнаты, которую нанимала она от хозяев в самой глухой части города, сберегая деньги, оставленные ей графиней Лахницкой, – для него же сберегая… «Он насилу, насилу согласился взять у меня из них несколько, когда вышел из тюрьмы без гроша, – и Тоня решается такие мерзости говорить про него!» – с новою горечью проносилось в ее мысли по этому поводу… Дебюты Лариной прошли с успехом, но ее тотчас же оттерла от настоящих ролей занимавшая первое женское амплуа в труппе «артистка» Фиоринская-Ларапиниер, тридцативосьмилетняя очаровательница, пленявшая издавна сердца ***ских любителей драматургии. Красивая женщина и актриса «не без игры», выражаясь техническим термином, она состояла в ближайших отношениях с известным всей провинциальной России «знаменитым первым сюжетом» – Славским, человеком, как и она, не лишенным таланта и нахалом неслыханным. Они вдвоем держали злополучного антрепренера под настоящим террором и самовластно распоряжались судьбами остальных членов труппы (Славский, в виде «милой шутки», рассказывал между прочим в местных салонах, куда известность его и бойкий французский язык давали ему доступ, будто он с содержателями театров заключал контракты не иначе, как со включением в них специального пункта, по которому ему предоставляется-де право «поучать собственноручно своих собратьев по искусству»). Выбиться из-под этого гнета долго, мучительно долго, казалось невозможным Лариной – руки у нее падали… Одно нежданное обстоятельство выдвинуло ее вдруг.

Она выходила однажды из театра после утренней репетиции и натолкнулась на крыльце на одного бородатого молодого человека в круглой шляпе, по всем признакам студента, который, видимо, ждал ее тут, так как, завидев ее, тотчас же обратился к ней со словами:

– Госпожа Ларина, я бы желал переговорить с вами.

Она ужасно испугалась; разговор с молодым незнакомым человеком здесь, на театральном подъезде, в минуту разъезда актеров, когда из этого могла вырасти за кулисами целая сплетня…

– Извините, мне некогда, я спешу домой, – торопливо пролепетала она, направляясь к стоявшему вблизи извозчику.

Он пошел за нею:

– Вы, может быть, думаете, я по части ферлакурства намерен, так выкиньте это из головы, – грубовато вымолвил он, – мне вам нечто