Мадонна в черном - Рюноскэ Акутагава

потерпевших бедствие. Художественных произведений появляется больше, чем можно было предположить. Начать с того, что для художественного выражения необходимо художественное впечатление. Таким образом, подсознательно эти люди настраивают себя на художественный лад – в этом всё дело.

Гость (иронически). Выходит, в день, когда пламя начинает бушевать перед носом этих людей, они теряют художественный импульс?

Хозяин. Нет, всё не так просто. Лишь подсознательный художественный импульс в критический для человека момент совершает последний взлёт. Ты вспомнил о предсмертном стихотворении, но ведь смерть в бою самурая в старые времена в большинстве случаев можно рассматривать как проявление драматического или артистического импульса, – в общем, как некую театральность – ты согласен?

Гость. Следовательно, художественный импульс существовал во все времена?

Хозяин. Да, подсознательный художественный импульс. Но я не думаю, что может существовать осознанный художественный импульс, несмотря на то что пламя бушует перед носом…

Гость. Ты уже это говорил. Выходит, ты полностью согласен с господином Кикути Каном?

Хозяин. Только в том, что не может существовать. Но ведь господин Кикути Кан говорит, что это грустно. Я же считаю, что хотя это и грустно, но скорее совершенно естественно.

Гость. Почему?

Хозяин. Без всяких «почему?». Зная, что, пока есть желание, есть и надежда, человек забывает обо всём остальном, почему же он не должен забыть и об искусстве? Я имею в виду не только Великое землетрясение. Когда нужно по малой нужде, и Рембрандт, и Гёте забывали об искусстве, но от этого у них не возникало желания пренебрегать им вообще.

Гость. Ты хочешь сказать, что искусство не так уж прочно связано с жизнью?

Хозяин. Не говори глупости. Разве я не говорил, что художественный импульс, пусть и подсознательный, движет нами? Таким образом искусство пускает глубокие корни в жизнь человека. Или, лучше сказать, жизнь человека – грядка, сплошь усеянная ростками искусства.

Гость. «Драгоценный камень не расколоть»?

Хозяин. Драгоценный камень? Не знаю. Думаю, расколоть его можно. Но булыжник не расколешь. Деятель искусств, как я понимаю, умирает. Но Кумэ-сан и Хати-сан, ведомые бессознательным художественным импульсом, не умирают.

Гость. Получается, что ты не совсем согласен с мнением господина Сатоми и с мнением господина Кикути по этому вопросу?

Хозяин. Хочу сказать, что частично согласен. Во всяком случае, когда великие люди берут тебя в клещи, даже я оказываюсь в трудном положении. С другой стороны, в мнении господина Кикути есть моменты, которые невозможно принять.

Гость. Моменты, которые невозможно принять?

Хозяин. Я хочу лишь сказать о своём наиболее остром ощущении – господину Кикути ради аплодисментов толпы необходима ложь. Я не могу ему верить. Я это почувствовал. Посмотри чуть внимательнее. Прими всерьёз правду, которую ты услышал.

Мои чувства к цветам сливы

Эту журналистскую статью я посвящаю

Нисикаве Эйдзиро-куну

Мы рыцари искусства, поэтому должны видеть реальность во всех её проявлениях. Во всяком случае, должны смотреть на всё собственными глазами, а не глазами окружающих. Издавна все выдающиеся рыцари искусства имели собственное видение и пользовались собственными выразительными средствами. Даже фотокопией «Подсолнухов» Ван Гога любуются сегодня совсем не случайно. (К счастью, не нужно бояться укоров за то, что «Gogh» ошибочно произносится «Гог». Мне не стыдно, что «Andersen» я произношу не «Анаасен», а «Андерсен».)

То, что я считаю искусство своим предназначением, яснее ясного. Однако иметь собственное видение нелегко. (Или, иначе, никому не мешает утверждать, что иметь собственное видение вообще невозможно.) Особенно нам трудно иметь собственное видение пейзажа, который мы часто находим в стихах многих поэтов. Попытайтесь, например, написать стихотворение «Поздняя весна». Никто не может быть уверенным в том, что, прочитав «Позднюю весну» Бусона, он, имея собственное видение, способен написать «Позднюю весну». Одно из подтверждений этому цветы сливы. Лучшее подтверждение.

Не могу не вспомнить чувство нежности, которое вызывают у меня цветы сливы, когда я наслаждаюсь стихотворениями в «Повести об Исэ» или картинами Харунобу. Однако каждый раз, когда я смотрю на цветы сливы, меня прежде всего берет в плен рождённое в Китае занятие литературой ради развлечения. Не только я один, великий Конфуций испытывал то же. (Не потому ли корреспондент журнала «Тюо корон» употребил такие слова: «Цветы сливы – это поэма»?) Даже один из рыжеволосых[41] и голубоглазых поэтов назвал цветы сливы цветами jeunesse prunes. Стоит нам заговорить о цветах сливы, как тут же перед мысленным взором встают журавли, встаёт новолуние, встают тихие безлюдные горы, встают заливные поля, встают обрывистые берега, встаёт лампа на письменном столе, встаёт вознёсшийся ввысь бамбук, встаёт прозрачный иней, встаёт гора Лофу в Китае, встаёт сказочная принцесса, встаёт поэтичность укрывшегося в лесу отшельника. А если это так, мы не должны сомневаться в любви к цветам сливы рыцарей искусства, которые смотрят на всё собственными глазами. (Я уже давно убедился, насколько ясны и правдивы слова Нагаи Кафу, сказанные в главе «Слива» из его «Японского сада». Литературный мир не признаёт, что поэты тоже кроме сердца имеют ещё и разум. Вот в чём причина, заставляющая меня без спроса воспользоваться этой правдой.)

Я уже говорил, что каждый раз, когда вижу цветы сливы, во мне просыпается литератор, занимающийся творчеством ради развлечения. Однако не делайте из меня самовольно подобного так называемого «литератора». Можете сколько угодно считать меня мошенником. Можете сколько угодно считать меня убийцей. Если это необходимо, считайте меня самым подходящим кандидатом в университетские профессора. Только ни в коем случае не делайте из меня подобного так называемого «литератора». Поскольку существует свиток «Десять радостей и десять благ», Тайгу и Бусона превратили в так называемых «литераторов». Пусть меня хоть кастрируют, я всё равно не захочу оказаться в одном ряду с такими сумасшедшими.

Не останавливаясь на этом, я выражаю презрение к занятию литературой ради развлечения. Особенно я презираю подобное занятие модных литераторов годов Бунка – Бунсэй[42]. Заниматься литературой ради развлечения – дилетантизм. И этот дилетантизм не прекращается. Если же у кого-то появится желание приклеить к этому явлению более достойный ярлык, чем дилетантизм, посмотрите картины Санъё – другого выхода нет. «Неофициальную историю Японии» частично можно считать историческим романом. Что же касается картин, то достаточно назвать пейзажи «Гокаэцу» и «Китайский ямс». Ну а как вам покажется «Хякукацуи» Тикудэна? Если назвать всё это квазиискусством, то и «Ясугибуси» тоже искусством никак не назовёшь. Я, разумеется, не собираюсь перечёркивать их дилетантские поделки. Если бы я родился в то время, то не стал бы, наверное, для забавы рисовать вечернее сборище капп и показывать своей семье, живущей в доме «живописных