Глаза Моны - Тома Шлессер

занавес. А внизу сидят две зеркально расположенные птички, обе повернуты в профиль, обе довольно схематичные, обе с нарядными хохолками. Клюв, хвост и крылья у них золотистые, головка и грудь розоватые. Сквозь головки на уровне плеч модели, точно так же, как сквозь края занавеса и цветочных венчиков, просвечивают очертания и фон портрета. Становится понятно, что все это обрамление нарисовано на обратной стороне стекла, которое наложено на написанный красками портрет.

Мона ни разу не видела, чтобы дед был так взволнован перед какой-либо картиной. Обычно он держался очень прямо, теперь же как-то сгорбился, будто внезапно постарел. Плечи его опустились, как ветви засохшего дерева.

– Как ты себя чувствуешь? – робко спросила она.

– Все хорошо, – ответил Анри и нежно потрепал ее волосы. – Просто мне каждый раз очень грустно смотреть на эту картину. Она вообще большая редкость: другой картины Фриды Кало в европейских музеях нет, эта – единственная. Ее в 1939 году купил Лувр по рекомендации писателя-сюрреалиста Андре Бретона, который открыл эту мексиканскую художницу.

– Лувр! – восторженно воскликнула Мона. – Ну так она там и должна была остаться! Выставить бы ее напротив “Джоконды”, а? Два холста смотрели бы друг на друга – вот здорово!

– Отличная идея, Мона! Вот станешь директором музея – я уверен, осуществишь ее. А пока не болтай глупостей.

– Знаю-знаю, ты боишься, что нас опять будет ругать охранник.

– Вовсе нет, – задиристо ответил Анри. – Я сказал “глупости”, потому что “Джоконда” – не холст. Леонардо написал ее на тонкой доске из тополя. Да и автопортрет Фриды Кало написан не на холсте, а на алюминиевом листе. Точнее, он состоит из двух частей: портрет и синий фон написаны на алюминии, а рамка – на обратной стороне стекла, которое наложено сверху.

– То есть птицы, цветы и занавес сверху. Выходит, портрет окружает целая гирлянда. То, что одно наложено на другое, местами хорошо видно, особенно там, где голубиные головки.

– Ты все верно заметила. Что в конечном счете сделала Фрида Кало? Совместила собственное произведение и кустарную вещицу из какой-нибудь мексиканской деревни.

– То есть стеклянную рамку сделал кто-то другой?

– Да. Какой-то местный ремесленник. И предназначалась она, скорее всего, для картинки на религиозную тему. Фрида приобрела рамку и приспособила к автопортрету. Таким образом она хотела поставить на одном уровне свое индивидуальное творчество оригинального художника и анонимное народное.

Объясняя эти технические и национальные особенности, Анри, к радости Моны, снова обрел уверенный вид. На примере Фриды Кало она поняла, как важно для художника ценить мастерство других. Это же можно сказать о Ханне Хёх, Бранкузи, Дюшане или Кандинском.

– У Фриды Кало была очень трудная жизнь, – рассказывал Анри. – В детстве она переболела полиомиелитом, из-за чего осталась хромой, одна нога у нее была короче другой. Она отлично училась, была энергичной и изобретательной и хотела стать врачом. Ей удалось поступить в лучшую медицинскую школу в Мехико, где на две тысячи студентов приходилось всего тридцать пять девушек. В 1925 году она попала в страшную автокатастрофу. У нее были раздроблены нога и тазовые кости, сломаны плечо и позвоночник. Она на несколько недель впала в кому, а как только очнулась, попросила, хотя была парализована, чтобы ей принесли все, что нужно для занятий живописью.

– Но как это было возможно, раз она парализована?

– Она придумала приспособление, которое позволяло работать лежа. Холст или бумага располагались у нее над головой, и там же крепилось зеркало, чтобы она могла видеть свое лицо. Однако когда думаешь о Фриде Кало, она представляется не лежачей больной, а стоящей во весь рост, несмотря на перенесенные операции и боль. Чувствуешь эту прямизну? Мощный затылок, открытый высокий лоб, строгий, но не мрачный взгляд. Ей приходилось постоянно носить гипсовый или металлический корсет, чтобы тело не скрючивалось. Живопись помогала преодолевать физические и моральные страдания. Телесные муки не утихали, но искусство ее поддерживало и подавляло желание умереть.

– Ты хочешь сказать, она хотела покончить с собой?

Анри опустил голову и сжал зубы. Надо ли говорить с Моной о таких вещах? Да. Фрида Кало хотела покончить с собой, что, предположительно, и сделала в 1954 году. Считается, что ее унесла пневмония, но многое указывает на то, что после того, как из-за гангрены ей ампутировали правую ногу, она приняла решение умереть, потому что жизнь стала невыносимой. “Надеюсь, уход будет счастливым и я больше не вернусь”, – написала она в своем дневнике. Все совершенно ясно и похоже на последние слова итальянского писателя Чезаре Павезе в 1950 году: “Никаких слов. Одно действие. Больше я ничего не напишу”. Анри помнил все это, но рассказывать Моне не хотел. Чтобы не давать ей повод усомниться в том, стоит ли жить, если она вдруг ослепнет. Представить творчество Фриды Кало только в свете борьбы между жизнью и смертью было бы плохой услугой как внучке, так и памяти Фриды. Он снова распрямился и положил Моне руку на плечо:

– Не это важно, Мона. Важно то, что мы видим. А о чем мы забыли?

– О птицах?

– Верно. Фрида Кало, как когда-то Роза Бонёр, обожала животных. На многих автопортретах – а всего она их написала более полусотни – она изображала себя с обезьянами, собаками, котами. Или попугаями. Тут вот по обе стороны от нее какие-то птицы с хохолком. Возможно, голуби.

– Я думаю, Диди, это ее хранители, и еще они символизируют полет, как скульптура Бранкузи.

– Конечно. И раз ты заговорила о символах, я думаю, для Фриды эти птицы символизируют еще и ее любовную историю с другим выдающимся мексиканским художником Диего Риверой. Она напоминает историю Ханны Хёх с Раулем Хаусманом. Там тоже была страсть, было совместное творчество, но в личном плане это было ужасно. К тому же Фрида Кало страдала оттого, что после катастрофы не могла иметь детей. Как видишь, судьба не щадила ее.

– Кажется, она постоянно была на грани между жизнью и смертью и хотела, чтобы об этом знали.

– Да. Но по-моему, показывая себя такой гордой, превозмогающей все страдания, преподносит нам другой, более значительный урок, помогающий не сдаваться перед невзгодами.

– Какой же?

– Что нас не убивает, то делает нас сильнее.

Эти слова – Анри не стал говорить, что они принадлежат Фридриху Ницше, – так прочно запечатлелись в памяти Моны, что ей не понадобилось их произносить. Теперь они навсегда поселились в ее душе.

Они вышли на улицу. Гроза уже отгремела. Тротуары блестели от луж. Мона окликнула деда: над городом раскинулась огромная, яркая, будто нарисованная радуга. Анри и Мона,