Калейдоскоп, или Наперегонки с самим собой - Лев Юрьевич Альтмарк

Упоминание о синагоге больно резануло Яшку, и он, задыхаясь и сухо покашливая, выкрикнул первое, что пришло на ум:

– Ну, ты, ублюдок, заткнись!

– Во даёт! – переглянулись алкаши. – Совсем обнаглел! Нарывается…

Тем временем кустарник за ларьком зашевелился, и из него высунулась голова знакомой утренней попрошайки. Из-под съехавшего на затылок платка выбились серые растрёпанные космы, взгляд женщины рассеянно блуждал по сторонам. Заплетающимся языком, сюсюкая и пуская слюни, она проговорила:

– Мужики, пивка поднесли бы. Жалко, что ли?

Внимание алкашей тотчас переключилось на неё, лишь тот, который обещал перегрызть горло, продолжал сосать пиво, не сводя с Яшки мутного тяжёлого взгляда.

– Оклемалась. Сильна баба! Водка с пивом, а поверх вино – такое пойло и коня свалит, а ей хоть бы что!

Яшка с ужасом наблюдал за происходящим, а женщина плаксиво тянула:

– Жалко вам, сволочи? Как у меня чего заведётся, так все ко мне: не жлобись, Петровна, плесни пять грамм, – и каждому Петровна наливает. А как самой подперло… Волки позорные!

– Ну, зараза! – возмутился кто-то. – Да у неё снега зимой не выпросишь! Тюкнуть бы её по темечку, чтобы заглохла…

– Попробуй! – усмехнулся низкорослый небритый мужик. – Третьего дня хотел было заткнуть ей пасть, так её гадёныш – откуда только взялся?! – выскочил и зубами в руку вцепился. Еле оторвал. Пальцы, вон, гляди, до сих пор не гнутся… Небось, и сейчас где-нибудь в кустах пасёт свою мамашу. Задавить обоих – и весь шабаш!

Наконец алкаши вспомнили про Яшку, всё ещё неподвижно стоявшего неподалеку.

– Вали отсюда, жидовская морда, не подслушивай православных! – отмахнулся от него мужик с искусанной рукой. – Маршируй, пока ноги ходят! Усёк?

Яшка неуверенно отошёл, но вдруг развернулся и почти бегом бросился к кустам с женщиной.

– Хоть один человек нашёлся, – обрадовалась попрошайка, мотая головой из стороны в сторону и, естественно, не узнавая Яшку, – не даст помереть, опохмелит, родимый…

Яшка ухватил бессильно свесившуюся руку и потянул, но тащить было нелегко.

– Ты ещё здесь? – удивился кто-то из компании. – Тебе не понятно сказали валить отсюда?

– Не трожь человека! – повысила голос попрошайка и, пьяно икнув, прибавила: – Сами вы… жидовские морды!

– Наших оскорбляют! Бей их, братва! – крикнул кто-то, и все бросились к кустам.

Что-то скользкое и тяжёлое, кажется, бутылка, обрушилось на Яшкину голову. Прикрывая лицо от ударов, он выпустил руку женщины, которую уже выволокли из кустов и пинали ногами. Странный звон застыл в ушах, чёрно-красная пелена поплыла, покачиваясь, перед глазами, а зубы глухо клацнули, прокусывая кончик языка. Боковым зрением он различил, как из кустов вынырнула тонкая и гибкая фигурка мальчика и бросилась под ноги одному из мужиков, пинавших его мать. Тот матерно выругался и отшвырнул его в сторону.

Долго это продолжалось или нет, неизвестно. Когда удары прекратились, Яшка несколько раз попытался встать на ноги и не мог. Голова была тяжёлой и всё время клонилась в сторону, а тело не слушалось. Потом всё провалилось в душную бездонную темноту, но перестающую противно звенеть и пахнуть кровью из прокушенного языка.

Окончательно он пришёл в себя, когда рядом уже никого не было. Его предусмотрительно затолкали в кусты позади ларька, и сквозь них едва проглядывалась некрашеная фанерная дверь, из которой вышла продавщица в грязном белом халате с жёлтыми пивными разводами, равнодушно скользнула взглядом по нему, заперла ларёк на висячий замок и ушла. С трудом приподнявшись, он огляделся и увидел в нескольких шагах от себя лежащую попрошайку и мальчика, который сидел рядом на корточках и тупо разглядывал пожухлую вытоптанную траву в окурках и мятых картонных стаканчиках из-под вина.

Яшка подполз поближе и вздрогнул: женщина была мертва. Чёрная осенняя муха по-хозяйски копошилась в уголке её полураскрытого рта, старательно огибая струйку бурой подсохшей крови. Руки женщины неестественно заломились, из-под распахнувшегося пальто и мятого байкового платья виднелся голубоватый живот с отпечатком здоровенного мужского каблука.

С третьей попытки встать удалось. Словно не доверяя глазам, Яшка стал шарить в траве и вскоре нащупал кипу, отряхнул её от грязи, надел и опустился на корточки рядом с мальчиком. Некоторое время они сидели молча, потом Яшка положил ему руку на плечо, и тот пугливо пригнул голову, но не отстранился и даже подполз поближе.

И тут Яшку прорвало. Сперва еле слышно, а потом всё громче и протяжней он заскулил. Но не от побоев и не от обиды на то, что всё произошло так стремительно и нелепо. Ему было безумно жалко этот глупый окружающий мир и себя в нём. Захотелось даже представить, что он теперь где-то далеко. Так далеко, как и не мечталось, и у него теперь есть всё, чего не было раньше: солнце и молодая трава, море с ласковым берегом и тёплый ветер, лишь людей в этом мире почему-то не было – ни плохих, ни хороших. Откуда-то сверху, а может, не сверху, а изнутри тихий и приятный голос читал нараспев что-то давным-давно забытое и долгожданное, но отдельных слов разобрать не получалось. Хотя этого и не требовалось, настолько всё было знакомо и понятно.

А потом опять вспомнилось, как папа читал молитву над умершим дедом, и неожиданно, сами собой, стали подниматься из каких-то глубин памяти древние непонятные слова. Торопясь и запинаясь, он стал бормотать их, закрыв лицо ладонями и раскачиваясь из стороны в сторону, совсем как папа когда-то или как мужчина в синагоге. Краем уха он услышал, что рядом тоненько и жалобно заплакал мальчик, а потом и вовсе привалился к нему своим худеньким подрагивающим плечиком.

– Шма Исраэль, адонай элогейну, адонай эхад… – едва выговаривали губы, но Яшке казалось, что голос его грохочет и разносится во все концы необъятной вселенной. А может, так оно и было, потому что сегодня наконец-то стёрлась надоевшая грань между реальным и фантастическим, между действительным и ожидаемым, и открылась удивительная вещь: самая несбыточная мечта станет во много раз ближе к исполнению, только в неё необходимо по-настоящему поверить. И не откладывать на завтра.

Потом Яшка поднялся с земли, и следом за ним мальчик. Каждый размышлял о чём-то своём, сосредоточенно вслушиваясь в отголоски молитвы, а они никак не стихали и всё ещё колыхались над пыльными изломанными кустами. Произнесённые минуту назад слова словно повторялись и повторялись, отражённые запредельными далями космоса, заглянуть в которые, к счастью, пока никому не удалось. И никогда не удастся, но это, по сути дела, уже неважно.

Важно совсем другое. А что именно