Чужое имя - Иван Зозуля

— Да... — Оллонов задумчиво посмотрел на большой портрет улыбающегося юноши, расположенный в самом центре одной из рамок. — А те что. Не сумели ему помочь?

— Кто ж их знает. Сами растерялись, конечно. Товарищ его, Кеша, можно сказать, друг, который с ним на лодке был, так переживал, так убивался, что через несколько дней совсем от меня уехал. Говорил, не может здесь жить, где все ему Ванюшку напоминает.

— Он что же, Кеша этот, у вас жил?

— У нас, у нас. Сам-то он с Украины, считай, без дома остался. Сразу после войны приехал к нам, работал в леспромхозе, познакомился с Ванюшкой, тот и пригласил его. Парень-то он хороший, обходительный. Под конец все звал сына поехать на Украину, там, мол, теплее да и поинтересней, чем в нашей-то глухомани. И Ванюшка хотел могилу отца навестить, он у нас там похоронен. Совсем, было, собрались. Ваня выписался уже, с комсомольского учета снялся, а тут... — Дунаева не договорила, вышла на кухню.

— У тебя есть фотография этого твоего прохвоста? — быстро спросил Оллонов.

— Есть, конечно.

— Дай мне!

Минуты через три вернулась Екатерина Ивановна. Видно было, что она все-таки всплакнула там, на кухне.

— Извините нас еще раз, — сказал Оллонов. — Невеселые мы гости оказались...

— Ну, что вы, что вы! Разве ж вы виноваты, — хозяйка заметила, что я нерешительно потянулся к карману, и попыталась улыбнуться. — Курите, курите! Хоть мужиком в доме пахнуть будет.

— Да, кстати, — Оллонов сделал вид, будто только что вспомнил о чем-то. — У вас не сохранилось случайно паспорта или комсомольского билета сына?

— Конечно, конечно. Это же память о Ванюшке. Считай, все, что от него и осталось. Я сейчас... — Дунаева выдвинула верхний ящик комода, достала оттуда темно-желтую шкатулку из лиственницы и принялась перебирать какие-то бумажки.

— Здесь они были, здесь... Куда же я, старая, их задевала? Тут же были... я помню. Или... — бормотала она.

— Ничего, Екатерина Ивановна, не беспокойтесь. Потом найдете. Просто я хотел уточнить его стаж комсомольский, в райкоме-то документов нет. — Оллонов встал, шагнул к двери. Но вдруг вернулся к столу. — Чуть не забыл, экий я! Ведь у нас для вас, Екатерина Ивановна, есть небольшой сюрприз. Друг-то Ванюшкин, Иннокентий, низко кланяется вам, большой привет передает.

— Вы что же, знаете его? Видели? — встрепенулась Дунаева.

— Я-то нет, а вот один товарищ вернулся недавно с Украины, знает его, виделись они там. Через него Кеша и передал привет, даже фотографию свою прислал. Где же она у меня?

Оллонов пошарил в кармане, положил на стол снимок. Екатерина Ивановна взяла глянцевитый листок, отошла к окну.

— Да, это он, Кеша. Что же он не написал ничего?

— Кто его знает? Может, спешил, может, еще что. Я вот смотрю на него и тоже вроде — где-то его видел. Наверное, здесь, в районе. А вот фамилию и отчество запамятовал.

— Звягинцев его фамилия. А отчество не то Пантелеевич, не то Панкратьевич, не припомню сейчас.

Посидев еще несколько минут, мы попрощались и вышли на улицу. Надевать лыжи не было никакой необходимости. Во дворе снег еще держался, но вся проезжая часть улицы была исполосована говорливыми змейками ручейков. С веселым грохотом с крыш сыпались сосульки. У самого правления здешнего колхоза стояла только что вылепленная снежная баба. «Здравствуйте!» — сказал ей весело Оллонов и приподнял кастрюлю, которую ребятишки нахлобучили на нее вместо шляпы.

— Запорожец за Дунаем, а Звягинцев за Дунаевым. Интересное кино получается. — Оллонов вдруг остановился и посмотрел на меня в упор. — Не знаю, чем он у вас там занимается, этот Звягинцев-Дунаев, но я бы ему и картошку чистить не доверил. Отравит, прохвост.

— Тут, Николай Спиридонович, не картошкой пахнет...

— Ладно, ладно! Понимаю. И не обременяй меня своими заботами, Васильев. Я все же в отпуске и катаюсь с тобой на лыжах из чисто спортивного интереса. Пойдем к председателю, может, какая оказия есть до Усть-Маи, а то на этом транспорте теперь совсем худо нам придется, — он помахал лыжами и продолжал: — А я так мечтаю попасть в райцентр — если не к обеду, то хотя бы к ужину.

Мы показали председателю свои командировочные удостоверения и удостоверения личности и попросили помощи. Нам в этот день определенно везло. Выяснилось, что с минуты на минуту на лесную деляну в сторону райцентра уходят тракторные сани. Председатель предложил нам позавтракать, но мы предпочитали побыстрее добраться до телефона и, раздобыв охапку сена, с максимальным комфортом устроились на санях.

Я спросил у тракториста, где находится контора леспромхоза. Оказалось, в самой Усть-Mae, а здесь только участок. Ну что ж, значит, до Усть-Маи. Тем лучше.

Трактор лихо съехал по откосу берега и уверенно зашлепал гусеницами по отсыревшему снегу. Солнце пригревало так, что можно было загорать.

— Эх, красотища! — с удовольствием потягиваясь, чуть ли не пропел Оллонов и подозрительно уставился на меня. — Ты никак опять хочешь о чем-то спросить?

— Вы не сердитесь на меня, Николай Спиридонович, но как вы угадали, что они перевернулись на лодке?

— Эх вы, горожане! Как еще осенью можно утонуть, тем более втроем. Не купаться же они ходили.

— А не мог он нарочно перевернуть лодку?

— Звягинцев-то? Вряд ли. Там же был третий. Что же он, на следствии молчал бы?

— Логично, а если...

— Послушай, вещий Олег! Давай помолчим немного. Грейся на солнышке, дыши чистым воздухом и любуйся природой, пока она есть. Скоро здесь понавтыкают драг, совсем другой пейзаж будет. Может, и не хуже теперешнего, но другой. Понял?

— Понял, — сказал я и к своему удивлению заметил, что у меня слипаются веки. Я поудобнее устроился на сене и вскоре заснул. Проснувшись, я не сразу сообразил, где нахожусь. Солнце уже клонилось к вечеру. Сани стояли на широкой накатанной дороге, от которой влево отходила свежая просека. Оллонов о чем-то говорил с трактористом, но голосов не было слышно из-за тарахтения двигателя. Совсем некстати захотелось есть.

Словно угадав мои мысли, подошел Оллонов и сказал: «Здесь всего четыре километра, дотопаем. У Турантаева, наверное, пельмени есть, а?».

Я приканчивал вторую тарелку пельменей и пятую кружку чая