Книга Гусыни - Июнь Ли

Мы, как свиньи в свинарнике, воробьи на подоконнике и сверчки в траве, находились по ту сторону от него. С чего ему было беспокоиться о наших чувствах? На его месте я бы относилась ко всем и всему в мире с таким же безразличием. Для этого мне даже не нужно было оказаться настолько близко к смерти, как Жан. В то лето моя семья, соседи, школьные товарищи, месье Дево и все люди в мире находились по ту сторону от меня. На моей стороне была только Фабьенна.

Однажды, когда Фабьенна спросила о Жане, я сказала, что внезапная легкая смерть была бы в десять раз лучше, чем медленная.

– Нет, – возразила она. – Быть живым в сто раз лучше, чем мертвым.

– Мы говорим о разных вещах, не так ли?

– Но почему тебя вообще беспокоит, каково быть мертвой? Мы еще долго не умрем.

– Тогда почему все наши рассказы о мертвых детях? – спросила я.

Я думала о ввалившихся глазах Жана, о его невидящем взгляде и ключицах, так ужасно выпиравших, что иногда мне хотелось обмотать ему шею шарфом, прикрыть любую оголенную часть тела, которое под одеялом, вероятно, напоминало скелет.

– Именно по той причине, что они мертвы, а мы нет, – ответила Фабьенна. – Не будь такой мрачной.

Какое странное обвинение. Фабьенна была в десять раз мрачнее, чем я. Разница между нами заключалась в том, что я уважала смерть, боялась ее и предпочитала не думать о ней без крайней необходимости. Для Фабьенны смерть была розыгрышем. На него покупались только слабаки, глупцы и неудачники.

Потом Фабьенна сказала, что задумала кое-что еще – вторую книгу, но пока не готова продиктовать ее. Ей нужно уложить в голове несколько мелочей.

– Там тоже будут мертвые дети? – спросила я.

– На этот раз никто не умрет, – ответила она. – Обещаю.

Меня это не убедило. Фабьенна постоянно давала обещания. Она знала, я не жду, что она их выполнит. Мы по-прежнему регулярно ходили к месье Дево, а иногда заглядывали на почту, чтобы положить на его стойку букет полевых цветов. Это была идея Фабьенны, что меня удивило. Мы смотрели свысока на девочек, которые украшали себя всякими безделушками – браслетами из красных ягод на запястьях или атласными лентами в волосах. Когда это стало повторяться, я спросила ее, не создадим ли мы у месье Дево ложного впечатления, будто он нравится нам больше, чем на самом деле. Он поставил на стойку стеклянную банку для наших цветов.

– В том-то и суть, – ответила Фабьенна. – С чего бы нам создавать у кого-то верное впечатление о чем-либо? Мы хотим, чтобы он думал, что важен для нас.

– Почему?

– Нам нравится видеть, как люди оказываются неправы, – сказала Фабьенна. – Так ведь?

– О да, – быстро согласилась я.

– Тогда перестань донимать меня всеми этими «почему».

Вид у месье Дево был по-прежнему болезненный, но теперь, когда мы узнали его получше, он казался не таким уродливым. Несколько раз он пытался заставить нас прочитать книги, стоявшие у него на полках. Мне хотелось открыть одну из них, просто чтобы посмотреть, что внутри, но Фабьенна всегда качала головой и отвечала, что у нас есть дела поважнее и что у нас нет времени на его книги. Когда он продолжил настаивать, она сказала, что нам от этих книг никакого толку.

– Никакого толку? – возмутился месье Дево и назвал нас идиотками.

– Мы были бы идиотками, если бы думали, будто эти книги принесут нам пользу, – заявила Фабьенна. – Какая из этих книг может пасти за меня коров? Какая может кормить свиней Аньес?

– Эти книги заставят вас задуматься о чем-то, помимо ваших коров и свиней, – сказал месье Дево и разразился длинной тирадой о философии и поэзии.

– У нас есть своя философия и поэзия, – сказала Фабьенна. – И вы об этом ничего не узнаете.

Месье Дево отвернулся, избегая ее пристального взгляда, и поставил книги обратно на полку, каждую на прежнее место. Он часто выходил из себя, но его гнев редко кипел долго. Он пробормотал, что никто не должен обесценивать чужую философию или поэзию, если даже не знаком с ней.

– Почему? – спросила Фабьенна. – Думаете, кому-то интересна наша философия и поэзия?

Месье Дево, похоже, не нашелся с ответом. Я видела, что Фабьенна его немного пугает. Это было неудивительно. Меня она пугала всегда, но, в отличие от него, я не допускала ошибку, рассуждая о поэзии и философии и используя слова, о которых мы никогда не слышали, как будто это доказывало его превосходство.

♦

То, как мы тогда жили – вонь и грязь, животные, носившиеся в исступлении, и люди, еще более безумные, чем животные, – я не считала все это необычным, пока мне не сказали, что это так. Позже, в Париже и в Англии. Более того, эти слова – «вонь», «грязь», «исступление», «безумие» – принадлежали не мне, а другим людям. В моих книгах описано, как мы тогда жили, хотя я и сомневаюсь, гуляют ли они все еще по миру. Куда попадают мертвые книги? Куда-нибудь на кладбище? В крематорий?

Когда я приехала в Америку, Эрлу нравилось водить меня на званые ужины к своим друзьям, чтобы похвастаться молодой французской невестой. У мужей на этих ужинах был здоровый аппетит, а жены, хлопотавшие на своих мятно-зеленых или кораллово-розовых кухнях, представлялись мне такими же красивыми и загадочными, как золотые рыбки, кружившие в круглом аквариуме, которых я видела в одном парижском издательстве. В тот раз я впервые увидела золотых рыбок, и они с их спокойной и беззаботной жизнью показались мне самыми великолепными созданиями в мире.

Женщины расспрашивали меня о Франции, французской кухне и французской моде, и на их лицах появлялось девчачье выражение. Я отвечала с такой же девчачьей непосредственностью, давая им то, что они, как им казалось, хотели услышать. Хотя иногда я слышала в своем голосе, который по-английски звучал мягче, насмешку: вы уверены, что хотите узнать о моей Франции? Я могла бы рассказать вам кое-что – столько, сколько вы сможете выдержать, – и охотно лишила бы вас аппетита за ужином. И завтра утром, глядя на свой кофе цвета грязи, блестящий бекон и жидкие желтки, вы вспомните червей, выбитых из-под земли проливным дождем, или визг забиваемых свиней, чье тяжелое дыхание сменялось жидким шипением, или цыплят, наполовину вылупившихся, а затем умерших в своих скорлупках. И еще вы вспомните, что мы не тратили впустую ничего, что когда-то жило, после его смерти. Всегда были голодные существа, ожидавшие возможности поесть, чтобы отсрочить момент, когда съедят их самих.

«Les Enfants Heureux» – «Счастливые дети» – так