Цитадель - Арчибальд Джозеф Кронин

– Но к чему?

– А почему нет? Мы можем это себе позволить. Дела у нас хороши, Крис. Да! – Он закурил сигарету и повернулся к Кристин с видом полного удовлетворения. – Если ты, может быть, этого не знаешь, моя дорогая маленькая учительница из Блэнелли, так знай, что мы быстро богатеем.

Она не ответила на его улыбку. Она чувствовала, что ее тело, так сладко разогретое солнцем, внезапно похолодело. Начала выдергивать травинки вокруг и зачем-то вплетать их в бахрому коврика. Сказала медленно:

– Милый, а разве нам действительно так уж необходимо богатство? Я знаю, что мне оно не нужно. К чему эти вечные разговоры о деньгах? Когда у нас их было в обрез, мы… ох, как безумно счастливы мы были! Тогда мы не говорили о них. А теперь мы ни о чем другом не говорим.

Эндрю снисходительно усмехнулся:

– Я столько лет шлепал пешком по грязи, питался колбасой и селедкой, терпел обиды от разных тупоголовых комитетчиков, лечил шахтерских жен в грязных комнатушках, что пора уже, для разнообразия, устроить жизнь получше. Есть возражения?

– Не шути этим, дорогой мой. Ты так не говорил когда-то. Ох, неужели ты не понимаешь, неужели не видишь, что становишься жертвой той самой системы, которую ты всегда ругал, всего того, что ненавидел? – Кристин так волновалась, что на нее жалко было смотреть. – Или ты забыл, как, бывало, говорил о жизни, что она должна быть подъемом вверх, словно штурмом крепости высоко на горе, крепости, которой не видно, но о которой знаешь, что она там и что ее нужно взять.

Эндрю недовольно пробурчал:

– Э-э, я тогда был молод… глуп. То были просто романтические бредни. Ты оглянись вокруг и увидишь, что все думают то же самое – берут от жизни, что могут. Это единственное, что остается.

Кристин мучительно вздохнула. Она чувствовала, что должна сказать все – теперь или никогда.

– Эндрю, милый, нет, это не единственное. Пожалуйста, выслушай меня. Ну прошу тебя! Я так несчастна из-за… из-за этой перемены в тебе. Денни тоже ее заметил. Она нас разделяет. Ты уже не тот Эндрю Мэнсон, за которого я выходила замуж. О, если бы ты был таким, каким был тогда!

– Да что я сделал? – раздраженно возразил он. – Что, я бью тебя, или пьянствую, или совершаю убийства? Назови мне хоть один мой грех.

Она отвечала с отчаянием:

– Дело не в каких-нибудь обыкновенных грехах, дело во всем твоем поведении. Вот хотя бы этот чек, что Айвори прислал тебе. Это, быть может, с виду пустяк, но если вникнуть глубже… Ох, это неблагородно, это некрасивая жадность, это нечестно…

Она почувствовала, что в Эндрю нарастает ожесточение. Он сел, оскорбленно глядя на нее:

– О господи! Опять за старое! Ну что дурного в том, что я этот чек принял?

– Да разве ты не понимаешь? – Все, что копилось в ее душе за последние месяцы, разом нахлынуло, помешало говорить, и она вдруг разрыдалась. Она истерически всхлипывала: – Ради всего святого, милый, не продавай себя!

Эндрю даже зубами заскрипел от бешенства. Сказал с расстановкой, с обдуманной язвительностью:

– В последний раз тебя предупреждаю – перестань вести себя как неврастеничка и дура. Почему ты не можешь попытаться быть мне помощницей, а не помехой, и перестать грызть меня день и ночь?

– Я тебя не грызла, – плача возразила Кристин. – Я давно хотела с тобой поговорить, но не говорила.

– И не надо! – Он вспылил, и голос его перешел на крик. – Слышишь? Не надо! Ты говоришь со мной так, как будто я грязный жулик. А я хочу только выдвинуться. И деньги для меня – просто средство достигнуть цели. У нас судят о человеке по тому, что у него есть. Если он нищий, им помыкают. Ну а с меня этого хватит. В будущем я желаю сам командовать другими. Теперь понимаешь? Больше не смей говорить мне эти проклятые глупости!

– Ну хорошо, не буду, – плакала Кристин. – Но поверь мне, когда-нибудь ты сам пожалеешь…

День был испорчен для обоих, особенно для Кристин. Хотя она перестала плакать и собрала большой букет первоцвета, хотя они провели еще целый час на залитом солнцем пригорке, а потом, спускаясь вниз, сделали привал в «Лавендер леди», чтобы напиться чая, хотя они разговаривали внешне дружески на обычные темы, вся прелесть поездки пропала. Когда они ехали домой в рано наступивших сумерках, у Кристин было бледное застывшее лицо.

Гнев Эндрю понемногу перешел в возмущение. С какой стати именно Кристин нападает на него? Другие женщины, и женщины очаровательные, восторгаются его успехами!

Через несколько дней позвонила Франсиз Лоренс. Она провела зиму на Ямайке (Эндрю за эти два месяца получил от нее несколько писем), но сейчас возвратилась и жаждала видеть своих знакомых, излучая впитанное ею солнечное сияние. Она весело объявила Эндрю, что хочет его увидеть раньше, чем сойдет ее загар.

Он отправился к ней пить чай. Она действительно красиво загорела: руки, тонкие запястья, узкое лицо были золотисто-коричневого цвета. Удовольствие, которое испытал Эндрю, увидев ее, усилилось от приветливого выражения ее глаз, этих глаз, что смотрели равнодушно на столь многих людей, а на него – так дружески-ласково.

Да, они беседовали как старые друзья. Она рассказывала о своем путешествии, о коралловых садах, о рыбах, видных сквозь стеклянное дно лодок, о райском климате. Эндрю в свою очередь рассказал подробно о своих делах. Быть может, в словах его проскользнуло нечто от его тайных мыслей, потому что Франсиз заметила легким тоном:

– Вы полны священной серьезности и непозволительно прозаичны. Это с вами бывает всегда, когда я в отсутствии. Впрочем, нет. Откровенно говоря, я думаю, вы слишком много работаете. Разве так уж необходимы вам все эти приемы у себя на дому? Я того мнения, что вам пора бы уже снять комнату поближе к центру Вест-Энда, скажем на Уимпол-стрит или Уэлбек-стрит, – и открыть прием там.

В эту минуту вошел ее супруг, высокий, с ленивыми и изысканными манерами. Он кивком поздоровался с Эндрю, с которым теперь был уже довольно хорошо знаком, так как они раза два играли в бридж в клубе «Саквилл», и принял от жены чашку чая.

Хотя Лоренс весело объявил, что ни в коем случае не намерен им мешать, его приход помешал разговору принять серьезный оборот. Они, шутя и смеясь, начали вспоминать последнюю пирушку у Румбольд-Блэйна.

Но когда Эндрю через полчаса ехал домой на Чесборо-террас, совет миссис Лоренс крепко засел у него в голове. Почему бы ему и в самом деле не снять себе кабинет на