Цитадель - Арчибальд Джозеф Кронин

все возрастающим почтением обратился к Стиллману. Находясь в обществе Стиллмана, нельзя было не почувствовать властного обаяния его личности. История его жизни, в общих чертах известная Эндрю, была единственной в своем роде.

Ричард Стиллман происходил из старого массачусетского рода, представители которого в течение многих поколений были юристами в Бостоне. Но молодой Ричард, вопреки фамильной традиции, возымел сильное желание заняться медициной и в восемнадцать лет убедил наконец отца отпустить его учиться в Гарвард. Два года он пробыл на медицинском факультете, но вдруг скоропостижно скончался его отец, оставив Ричарда, его мать и единственную сестру в неожиданно бедственном положении.

Надо было искать какой-нибудь способ прокормить семью, и старый Джон Стиллман, дед Ричарда, настоял, чтобы внук бросил медицинский факультет и пошел по традиционному пути Стиллманов. Все доводы были тщетны – старик оставался неумолим, и пришлось Ричарду вместо диплома врача, о котором он мечтал, получить после трех утомительно скучных лет учения диплом юриста. Затем в 1906 году он начал работать в Бостоне и работал там четыре года.

Но профессия юриста была ему не по душе. С первых лет студенчества он увлекался бактериологией, в особенности микробиологией, и в мансарде их дома в Бикон-Хилле устроил себе маленькую лабораторию, взял в помощники своего клерка и всякую свободную минуту посвящал своей страсти. Лаборатория на чердаке, собственно, была началом знаменитого Института Стиллмана. Ричард не был любителем. Он обнаружил не только величайшие технические способности, но и оригинальность мысли, почти граничившую с гениальностью. И когда зимой 1908 года сестра его Мэри, к которой он был привязан, умерла от скоротечной чахотки, он сосредоточил все свои силы на борьбе с бациллой туберкулеза. Он заинтересовался старыми исследованиями Пьера Луи и его американского ученика Джеймса Джексона-младшего. Ознакомившись с работой по вопросу о выслушивании больных, которой посвятил всю жизнь Лаэннек, он пришел к физиологическому исследованию легких. Изобрел новый тип стетоскопа. Имея в своем распоряжении очень ограниченную аппаратуру, он предпринял первые попытки получения сыворотки крови.

В 1910 году, когда умер старый Джон Стиллман, Ричард уже добился исцеления морских свинок от туберкулеза. Результаты этих двух событий не замедлили сказаться. Мать Стиллмана всегда сочувствовала его увлечению научной работой. Теперь ему не понадобилось много настойчивости, чтобы выйти из сословия юристов и на деньги, полученные в наследство от старика, купить вблизи Портленда, в Орегоне, ферму, где он сразу же весь отдался настоящему делу – делу своей жизни.

Так много ценных лет было уже потеряно, что он не хотел теперь терять еще время на получение медицинского диплома. Он стремился идти вперед, видеть плоды своей работы. Скоро он приготовил лошадиную сыворотку, его коровья вакцина дала успешные результаты при массовой иммунизации стада джерсейских коров. В то же время он использовал важные наблюдения Гельмгольца и Уилларда Гиббса и физиков последующих поколений, как, например, Бисайона и Зинкса, для лечения пораженных легких путем прекращения их деятельности. Отсюда он перешел непосредственно к терапии.

Опыты лечения в новом институте скоро принесли ему громадную славу, бóльшие триумфы, чем лабораторные победы. Его пациентами стали многие чахоточные, лечившиеся амбулаторным путем, скитавшиеся из одной больницы в другую и признанные безнадежными. Успехи, достигнутые в этих случаях Стиллманом, немедленно вызвали решительную вражду к нему врачей-профессионалов, пренебрежительные отзывы и всякие обвинения.

Теперь началась иная и более длительная борьба – борьба за признание его работы. Он истратил все, что имел, до последнего доллара, на устройство своего института, а содержать его стоило очень дорого. Стиллман презирал рекламу и противился всяким уговорам поставить свое учреждение на коммерческую ногу. Часто казалось, что материальные затруднения и злоба противников его непременно потопят. Но Стиллман с великолепным мужеством переживал каждый кризис – даже кампанию, затеянную против него крупной газетой.

Период клеветы и гонений остался позади, буря полемики утихла. Мало-помалу Стиллман добился того, что все его противники неохотно признали его. В 1925 году комиссия из Вашингтона посетила институт и дала восторженный отзыв о его работе. Стиллман начал получать крупные пожертвования от частных лиц, от трестов и даже от общественных организаций. Эти вклады он использовал на расширение и улучшение своего института. И институт, с его прекрасным оборудованием и местоположением, стадами джерсейских коров и чистокровных ирландских лошадей, от которых брали сыворотку, стал достопримечательностью штата. Хотя у Стиллмана еще имелись враги – так, например, в 1929 году происки уволенного им лаборанта создали новый громкий скандал, – но он по крайней мере обеспечил себе некоторую неприкосновенность, дававшую ему возможность продолжать дело своей жизни. Успех его не испортил, он оставался все тем же спокойным, сдержанным человеком, который почти двадцать пять лет тому назад разводил первые культуры на чердаке дома в Бикон-Хилле.

А сейчас, сидя в ресторане отеля «Брукс», он смотрел через стол на Эндрю со спокойным дружелюбием.

– Очень приятно, – сказал он, – очутиться в Англии. Мне нравится ваша страна. У нас летом не так прохладно, как здесь.

– Вы, вероятно, приехали читать лекции? – спросил Эндрю.

– Нет, – усмехнулся Стиллман. – Я больше не читаю лекций. Не знаю, покажется ли вам это тщеславием, если я скажу, что результаты моей работы говорят сами за себя? Как бы там ни было, я приехал сюда не для лекций. Вышло так, что ваш мистер Кренстон – я имею в виду Герберта Кренстона, который выпускает такие прелестные маленькие автомобили, – примерно год назад приехал ко мне в Америку. Он всю жизнь был мучеником астмы, и мне… нам в институте удалось его вылечить. С тех пор он все время приставал ко мне, чтобы я приехал в Англию и открыл здесь маленькую клинику, наподобие нашей портлендской. И полгода назад я дал согласие. Мы разработали план, и сейчас эта клиника – мы ее назвали «Бельвью» – уже почти закончена. Она – в районе Чилтернских холмов, вблизи Хай-Уикома. Я должен ее открыть, затем передам ее Марленду – одному из моих ассистентов. Откровенно говоря, я смотрю на это как на эксперимент, очень многообещающий опыт применения моих методов в новых климатических условиях. Финансовая сторона меня не интересует.

Эндрю наклонился вперед:

– Все это очень интересно. Я бы хотел осмотреть вашу клинику.

– Вы приезжайте, когда у нас все будет готово. У нас будет проводиться радикальное лечение астмы. Этого хочет Кренстон. Кроме того, я сделал своей специальностью несколько форм первичного туберкулеза. Я говорю – несколько, – он улыбнулся, – видите ли, я не забываю, что я, в сущности, только биофизик, мало знакомый с дыхательной системой. Да, так насчет ранних форм туберкулеза. Это вам будет интересно. Я применяю новый метод пневмоторакса. Это подлинное достижение.

– Вы говорите