Цитадель - Арчибальд Джозеф Кронин

стене. На террасу слабо доносилась танцевальная музыка. Перед их глазами расстилалась просторная зеленая лужайка, спускавшаяся к реке между темными рядами подстриженных тисов. Франсиз была права: над Темзой уже взошла луна, ее бледное мерцание переливалось на щитах для стрельбы, стоявших на нижних площадках, от тисов брызнули длинные черные тени. А дальше, за лужайкой, лежала серебряная гладь реки.

Они спустились к берегу, сели на скамью, стоявшую у самой воды. Франсиз сняла шляпу и молча глядела на медленно текущую реку, вечный ропот которой сливался с глухим гудением автомобилей, проезжавших где-то вдалеке.

– Как странно слышать эти ночные звуки, – сказала она. – Старое и новое. Луна и прожекторы. Это наш век.

Он поцеловал ее. Она не шевельнулась. Ее губы были теплы и сухи. Через минуту она сказала:

– Это было очень приятно. И очень неумело.

– Я умею и лучше, – пробормотал он, глядя прямо перед собой и не двигаясь.

Он был неловок, пристыжен, нервен. Он сердито говорил себе, что чудесно в такую ночь быть здесь с красивой, обаятельной женщиной. Согласно всем канонам лунного света и романов, ему следовало бешено сжать ее в своих объятиях. А он чувствовал только, что ему неудобно сидеть в такой скрюченной позе, что хочется курить, что уксус, которым был приправлен салат, растревожил его больной желудок.

А в воде, на которую он смотрел, чудилось ему лицо Кристин, исхудалое, полное тревоги, с грязным пятном на щеке от кисти, которой она красила дверь, когда они только что переехали на Чесборо-террас. Лицо это волновало его, вызывало ожесточение. Он связан силой обстоятельств. Но ведь он мужчина, не так ли, а не какой-нибудь кандидат на лечение у Воронова[20]. И с чувством, похожим на вызов, он снова поцеловал Франсиз.

– А я думала, вам понадобится по крайней мере еще год, чтобы решиться на это. – В глазах Франсиз был все тот же ласковый смех. – Ну а теперь не думаете ли вы, что нам пора возвращаться, доктор? Ночной воздух, пожалуй, несколько опасен для пуританской души.

Он помог ей встать, а она удержала его руку и слегка опиралась на нее, пока шла к автомобилю. Эндрю направил машину по дороге в Лондон. В красноречивом молчании Франсиз было счастье.

Но Эндрю не чувствовал себя счастливым. Он казался себе презренным глупцом, ненавидел себя и, разочарованный испытанными ощущениями, в то же время боялся возвращения в свою душную комнату, боялся одинокой постели, в которой не находил покоя. В сердце его был холод, в мозгу кипели ранящие мысли. Перед ним вставали воспоминания о мучительном блаженстве его первой любви к Кристин, всепобеждающем упоении первых дней в Блэнелли. Но он яростно отгонял их.

Они были уже у дома Франсиз, а в душе его все еще шла борьба. Он вышел из автомобиля и открыл дверцу, помогая Франсиз выйти. Оба стояли на мостовой, пока она вынимала ключ из сумочки:

– Вы зайдете, да? Боюсь, слуги все уже спят.

Он колебался. Пробормотал, запинаясь:

– Уже очень поздно, кажется…

Франсиз словно не слышала его и с ключом в руке поднялась по каменным ступеням. Он покорно шел за ней, а перед глазами его мелькнуло и рассеялось видение – фигура Кристин, идущей по рынку со своей старой плетеной корзинкой в руке.

XIV

Три дня спустя Эндрю сидел в своем кабинете на Уэлбек-стрит. День был жаркий, и сквозь штору открытого окна проникал докучливый шум уличного движения. Эндрю скучал, он был переутомлен, его страшило возвращение Кристин в конце недели, он и ждал, и боялся каждого телефонного звонка, устал оттого, что за час принял шестерых «трехгинейных» пациентов, и от мысли, что надо поскорее закончить прием, чтобы повезти Франсиз куда-нибудь ужинать. Он нетерпеливо поднял глаза, когда вошла сестра Шарп с еще более кислым, чем всегда, выражением на некрасивом лице.

– Вас хочет видеть какой-то мужчина, ужасный субъект. Он не больной и говорит, что не коммивояжер. Визитной карточки у него нет. Его фамилия Боленд.

– Боленд? – повторил рассеянно Эндрю. И вдруг лицо его просветлело. – Уж не Кон ли Боленд? Впустите его, сестра. Скорее!

– Но вас дожидается пациент. А через десять минут придет миссис Робертс.

– Ну и пускай приходит! – бросил он с раздражением. – Делайте то, что я сказал!

Шарп вспыхнула от его тона. У нее просился на язык ответ, что она не привыкла, чтобы с нею так разговаривали. Она фыркнула и вышла с высоко поднятой головой. Через минуту она впустила Боленда.

– О, Кон! – сказал Эндрю, вскакивая с места.

– Привет, привет, привет! – прокричал Кон, прыгнув вперед с широкой, веселой улыбкой. Это был рыжий дантист собственной персоной, ничуть не изменившийся, такой же неряшливый в своем слишком широком лоснящемся синем костюме и расхлябанных коричневых башмаках, как будто он только что вышел из своего деревянного гаража, может быть чуточку постаревший, но такой же бурный, неукротимый, взлохмаченный, сыпавший восклицаниями. Он крепко ударил Эндрю по плечу. – Ей-богу, Мэнсон, страшно приятно увидеть вас опять! Выглядите вы замечательно, замечательно! Я бы вас узнал среди миллиона людей. Да-да, подумать только! А шикарно вы тут устроились! – Он, сияя, посмотрел на кислую Шарп, которая презрительно наблюдала за ним. – Эта леди не хотела меня пускать, пока я не сказал ей, что я тоже причастен к медицине. Святая правда, сестрица! Этот франт, у которого вы служите, не так давно работал в том же жалком Обществе медицинской помощи, где и я. В Эберло. Если когда-нибудь очутитесь проездом в наших местах, загляните к нам, и мы вас угостим чашкой чая. Всякий друг моего старого друга Мэнсона для нас желанный гость!

Шарп только посмотрела на него и вышла из кабинета. Но на Кона это не произвело никакого впечатления. Он продолжал сыпать словами, захлебываясь чистой и простодушной радостью. Когда Шарп вышла, он, повернувшись к Эндрю, воскликнул:

– Красавицей ее назвать нельзя, Мэнсон, дружище! Но приличная женщина, головой ручаюсь. Ну-ну, как же вы поживаете? Как поживаете?

Он не выпускал руки Эндрю, тряс ее и весь расплывался в улыбке.

Эндрю очень обрадовало появление Боленда в этот гнетущий день. Освободившись наконец из объятий Кона, он бросился в кресло, чувствуя, что снова становится человеком. Он пододвинул Кону сигареты, и тот, сунув большой палец одной руки под мышку, а другой сжимая зажженную сигарету, изложил причину своего приезда.

– Мне полагался небольшой отпуск, Мэнсон, и, кроме того, у меня кое-какие дела тут, так что жена велела мне собираться и ехать. Видите ли, я работал над изобретением пружины для закрепления ослабевших тормозов. Трудился над