Человек, который любил детей - Кристина Стед

на скрип дверных петель, или на вжиханье катушки с леской, разматывающейся на большой скорости. А радостное пение одной птички напоминало бурление воды в засорившемся водостоке. Но Сэм щебет птиц воспринимал как мелодию хвалебных гимнов во славу забрезжившего рассвета, во славу самих себя и своего потомства, во славу него и рождающегося на свет младенца. «Вся природа просыпается, – думал Сэм, расхаживая в нижней части сада среди молоденьких сосенок, чьи семена попали в землю волею случая, – и мое самое юное дитя, в новом облачении плоти, тоже пытается встретить свой первый рассвет». В половине шестого горизонт окрасил огненно-красный полукруг восходящего солнца. На южном выступе Тохога-Плейс неподвижно стояли не тревожимые ветром столетние вязы. В вышине простиралось бескрайнее небо, расцвеченное мягкими красками весны. С холма, на котором со всех сторон высились уже утопавшие в сорной траве деревья с набухшими почками, были видны лежавшие вокруг улицы, впадины, менее высокие возвышенности и пелена испарений, окутывавшая Вашингтон; на заре весь мир выглядел как камея молочного цвета. В запущенном саду к солнцу тянулась вся растительность: деревья гуавы, магнолии и персика, яблони, молоденькие сосны, кусты форзиции, нарциссы, выросшие на могилах опоссумов.

Из комнаты дочерей, окном выходившей на юг, в сторону Виргинии, к Сэму неслись вниз по холму крики жены, все более громкие и частые. Вне сомнения, ее вопли слышали и их соседи со скукоженными кирпичными лицами – и те, кто жил на Резервуар-стрит, тщательно закрывая шторами окна, чтобы солнечные лучи не дай бог не упали на драные простыни в их спальнях; и те, кто обитал на 35-й улице в трущобах, подступавших к самым границам Тохога-Плейс, и в часы бодрствования воспаленными глазами таращился на его густую зелень. В ленивом неподвижном воздухе не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Быстро передвигая свои длинные ноги, Сэм через минуту уже был у дома.

– Вот и все, – произнес он. Обе створки высоких южный дверей были распахнуты, впуская в дом влажный воздух. Он взбежал на крыльцо и через холл помчался к комнате Хенни, где крепко спали две его дочери. Через жалюзи на больших окнах сочился оранжевый свет, падавший на потолок и быстро расползавшийся по всей комнате. Жар нагретого воздуха, пропитавшегося за ночь запахом пота, рассеивала утренняя свежесть, проникавшая сквозь щели жалюзи на открытых окнах. Длинные волосы Луи веером рассыпались на подушке, мятая простыня на ее стороне сбилась к ногам, хотя Эви оставалась наполовину укрытой. Сэм встал у кровати и сымитировал свист для Луи. Девочка открыла глаза.

– Лулу, поднимай детей и одевайтесь. Я хочу, чтобы они услышали первый крик новорожденного.

– Он уже родился? – спросила Луи сонным голосом.

– Почти. Поторопись. – Он жестом показал в ту сторону, откуда несся шум. – Вот-вот родится. Я подниму мальчиков.

Луи затрясла Эви, а потом вскочила с кровати.

– Леди-Малютка, просыпайся, живо, – сказал Сэм, наклоняясь к младшей дочери, таращившейся на него с удивлением в сонных глазах. – У нас новый малыш, новый ребеночек!

Эви внезапно села в постели и заулыбалась, скорчив смешную рожицу.

– Уже родился?

– Еще нет, но вот-вот родится! – Он наклонился и поцеловал ее. – Ребеночек торопится, хочет увидеть Малыша Сэма и Леди-Малютку.

Эви обвела взглядом комнату.

– А где он, папуся?

– Пока еще с мамой, – ласково ответил Сэм.

Он пошел будить сыновей. Эрни пулей соскочил с кровати и стянул с себя пижамные штаны. Его серьезное лицо светилось любопытством. Надевая через голову рубашку, он вдруг замер, так что из ворота теперь торчали только его глаза, как у Братца Кролика[105], выглядывавшего из норы, и спросил Большого Сэма про крики наверху. Но Большой Сэм, не отвечая, ходил вокруг матрасов и тянул за руки и за ноги близнецов, приговаривая:

– Подъем, подъем.

Мальчики спросонья стонали и ворчали:

– Уйди, Эрно, а то получишь. – Наконец оба распахнули глаза и с радостью воззрились на Сэма, вернувшегося домой из Малайи и Манилы. – Папа! – в один голос вскричали близнецы.

– Подъем, подъем! – взволнованно, с загадочным видом шептал он. Они подскочили как ужаленные и давай прыгать на матрасах. Светило солнце. Вопли наверху не стихали, однако Сэм почему-то не выглядел мрачным, и глаза его не были печальны, а лучились весельем и торжеством, в них плясали озорные искорки, сотни крошечных проказливых улыбок, которые на секунду гасли и тут же вспыхивали с новой силой. Обвислые щеки на его усталом, пожелтевшем лице немного раскраснелись, а отталкивающе безобразные, налитые кровью глаза, которые под тропическим солнцем обросли морщинками и стали узкими, как у индейцев, смотрели на них в прищуре, с вожделением, суля приятное времяпрепровождение.

– Новый ребеночек, – громким шепотом говорил Сэм, – новый ребеночек. Будьте готовы скоро увидеть его. Лулу, помоги им одеться, – со смехом бросил Сэм старшей дочери, когда та, торопливо одевшись, появилась в гостиной.

Она принялась застегивать сандалии на ногах Малыша Сэма. Тот стоял прямо, напрягая слух и зрение – пытался понять, что происходит наверху. Падавшие на них лучи солнца придавали новые оттенки их волосам: блондинам – желтый, брюнетам – рыжеватый. Изумленные серьезные малыши пытливо всматривались в лица Луи и отца. А Сэму было все нипочем. Он с улыбкой наклонился к Эви и поцеловал ее, напевая:

– Сказка моя! Черноглазка! Осокиска! Что ж ты всегда такая серьезная? Готова расплакаться из-за пустяка? У мамы появится новый ежонок, у папы – новый зайчонок, у Эви – новый пупсик, у Томми – новый братик, у Луи – новый горластик!

Эви подняла к отцу свое миленькое ангельское личико и, пытливо вглядываясь в его черты, пыталась осмыслить происходящее, выудить из него информацию. Сэм смотрел на нее с обожанием, а потом неожиданно схватил на руки.

– Моя Леди-Малютка! Зря ты не поехала с бедняжкой Сэмом в Малайю. А если б поехала, увидела бы там всяких разных детишек – смуглых, бронзовых, медных, серных, вафельных, со всеми бы понянчилась. И не была бы так далеко от бедняжки Сэма.

Эви, подобно Хенни, запрокинула назад голову и задорно рассмеялась:

– Так ведь ты бы меня не взял! Ты бы меня не взял!

В комнате наверху, над светлой гостиной, раздались три пронзительных вопля. В глазах Эви отразился испуг. Выражение лица Сэма изменилось. Он спустил дочь с рук.

– Быстро, быстро, свистать всех наверх!

Словно пастушья собака, подгоняя и сбивая в кучу детей, он повел их к лестнице. У подножия они все остановились и, будто зачарованные, устремили взгляды на верхнюю площадку.

Сэм склонился над детьми, сгреб их всех в кучу и произнес нараспев:

У мамы много