Человек, который любил детей - Кристина Стед

Погоняв детей по саду в разных направлениях, Сэм затем змейкой направил их через двор к клеткам с животными, напевая:

– Поутру на рассвете можно слышать пение негров… – Он засвистел на все лады, заставляя каждого из детей отозваться его персональным свистом, а потом хныкающим тоном признался: – В Малайе, дети, я часто по утрам призывал вас вашими свистами, но вы не откликались, не слышали бедняжку Сэма, зовущего вас из-за морей-океанов. – Улыбнувшись, он исполнил несколько движений в ритме джиги. – Теперь мне предстоит придумать новый свист, для Чарльза-Франклина (может быть). – Поразмыслив, он принялся насвистывать разные мелодии, пока вдруг не услышал пение трупиала, выводившего трели у подножия склона. – Это для меня. Птичка посылает мне свою песню, и это будет свист для Чарльза-Франклина. – Сэм вновь стал насвистывать позывные детей, а в завершение добавил новую переливчатую трель, которую он назвал свистом Чарльза-Франклина.

Они остановились перед клеткой со змеями.

– Дети, минувшей ночью, когда я спал на кровати Бонифации, пока она сама помогала маме, мне приснились змеи. Огромные, они ползали по нашей кюхле [по кухне], и тут из одного моего ящика выпрыгнули два красивых молодых кота, оцелота (Felis perdalis), что меня несказанно обрадовало, потому как они начали драться с меюками [змеями]. А потом один из оцелотов, вокруг которого обвилась шипящая на меня змея, попытался прорваться через дверную москитную сетку сюда ко мне, а я налегал на дверь что было мочи, кричал, стараясь их не пустить, но они в конце концов ее открыли, и я увидел, что эта дверь выходит прямо в Вашингтон! Город лежал внизу передо мной как на ладони, его мраморные сооружения мерцали, словно кости. А я висел на краю пропасти и не знал, что делать – то ли в пасть к змее, то ли сразу на кладбище! – Сэм устало рассмеялся. – Так что, детишки, Судьба подбросила бедняжке Сэму еще одно вражье гнездо, ибо змеи олицетворяют врагов Поллитов. Судьба благоволит мне, дети, иначе она не ставила бы передо мной так много препятствий. Судьба хочет разжечь во мне боевой дух. Только вот мне иногда хочется, чтобы она не была столь надоедливой алчной матерью. Дети, – понизил голос Сэм, глядя в сторону дома, – то, что я сейчас вам расскажу, ни мама, ни Бонифация знать не должны. На корабле, по пути домой, глупый Уиллетс так меня растревожил, что ночью я увидел дракона у своей постели. – И Сэм с беспокойством глянул на мансарды дома, будто ждал, что вот-вот с голубого, как яйца дроздов, неба на него налетит китайский дракон.

После в осторожных выражениях Сэм сообщил детям, что несчастный старик Дэвид умер и теперь лежит и ждет, когда его похоронят. Но это ничего не значит, добавил он. С дедушкой будет то же самое, что и с их австралийским опоссумом, бедной Лисичкой, когда она умерла. Скоро старика Дэвида предадут славной земле, в которой он подвергнется процессу разложения. На его могиле вырастут бледно-желтые цветы (нарциссы), а свежий ветер будет теребить эти нарциссы, которые и есть старик Дэвид, и разнесет по свету все, что было в нем тленного.

– А в старике Дэвиде нет ничего нетленного, – проникновенным голосом объяснял Сэм. – Бессмертна только любовь к нему, что бьется в ваших сердцах, ибо любовь – это единственное бессмертие, что нам дано. В Сингапуре я уже немного обессмертил себя, потому как живу в сердце Ло Чу Тэна. Это мой замечательный друг-китаец, антиквар. Он подарил мне удивительную вещь – китайский гроб, весь украшенный резьбой. Это настоящее сокровище. Я отправил его багажом. Скоро прибудет. А еще я обрел бессмертие в сердцах моего малайского друга Мухаммеда-бин-Хасана и его сынишки Али, а также в сердцах Лай Вань Ху и многих других. Ваш бедняжка Сэм достиг этой чуточки бессмертия именно потому, что он любит людей. И вы любите, дети. Теперь вы понимаете, что старик Дэвид будет жить в ваших сердцах и воспоминаниях до самой вашей смерти, а может, и дольше, ибо вы расскажете о нем своим детям, когда они у вас появятся.

Потом Сэм заставил детей в честь дорогого старика Дэвида исполнить песенку «Всегда радостно и светло», которую дедушка часто пел им. Мучительная смерть старика Дэвида для Поллитов была, по сути, катастрофой, но Сэм так ее обыграл, что дети горевали о дедушке не больше минуты; в их восприятии это событие было не более и не менее печально, чем смерь комара, пчелы или взъерошенной птички, нашедшей свой конец в высокой траве заповедника Уайт-Филд.

Как Сэм ни старался, ему не удавалось скрыть от детей, что их отец вернулся домой не тем человеком, каким уезжал в экспедицию. Куда подевались его беспечность и легкомыслие? Сухой, строгий, он стал жестче, осознал себя европейцем, способным демагогией добиваться любых поставленных целей. За завтраком с ними разделила трапезу медсестра мисс Патнэм – женщина с худощавым лицом, ясными глазами и длинными асимметричными бровями, которые она постоянно поднимала вверх, будто вопрошала о чем-то.

– Мистер Поллит, будьте добры, налейте мне еще кофе, – попросила мисс Патнэм учтивым и, пожалуй, несколько елейным тоном, на что Сэм, встав и пододвинув к медсестре электрический кофейник, повернулся к ней спиной и ответил грубо:

– Сами себе налейте, мисс Патнэм! – Все, кто был за столом, пришли в крайнее замешательство. Но Сэм, не испытывая не малейшей неловкости, вышел в коридор и заворчал, обращаясь к Бонни: – Я не желаю, чтобы какая-то там акушерка обольщала меня; пусть испытывает силу своих чар на докторе Роке. Будь моя воля, на этот раз Душеньке помогала бы Луи, как я и хотел. Только пособляя матери, девочка-женщина может по-настоящему набраться опыта.

– Сэмюэль, ты это серьезно?! – возмущенно вскричала Бонни.

– В Малайе, где полно подвижных здоровых смуглых малышей, матерям в деревнях помогают девочки-подростки. И мне в моем доме не нужно поколение бесхребетных неженок. Если б не абсурдная вера Душеньки в докторов и прочие окультуренные предрассудки, я бы вообще не стал звать доктора. Душенька лучше всяких докторов знает, как и когда рожать, а ее дочери уже маленькие женщины. Вполне бы обошлась без медика с ученой степенью. Глупости это, баловство. Терпеть не могу все эти степени и звания. Они подрывают принципы демократии, отделяют монашеский, университетский тип людей от повседневной жизни. Я хочу, чтобы мои дочери были такие же, как милые смуглые женщины Востока. Их девочки – красавицы, во всем лучше моих дочерей, потому что они женщины до мозга костей.

Бонни, несшая в столовую новую порцию тостов,