Человек, который любил детей - Кристина Стед

в каком-нибудь бунгало, где ему случалось гостить, он писал или диктовал отчеты и письма, в которых жаловался на всех, но главным образом на заклинателя змей и «звезду» департамента мистера Сэмюэля Клеменса Поллита. «Он все лавры присваивает себе, из кожи вон лезет, чтобы пробиться в официальные круги, выслуживается перед английским чиновничеством, всегда держит зонтик над какой-нибудь леди; делает все, чтобы затмить полковника Уиллетса и самому блистать в правительственных кругах иностранных государств; он подал заявки о приеме на работу в иностранные (китайские) университеты, водит знакомство с членами Гоминьдана и покрывает клерков, погрязших в долгах». Испытывая глубокую неприязнь к Сэму, полковник Уиллетс отслеживал каждый его шаг: из посланий полковника в Вашингтон можно было бы составить увлекательный роман об интригах и ненависти на Востоке. Кроме того, полковник Уиллетс охотно пользовался связями, обращался к лоббистам и сенаторам: некоторые из них были у него в кармане, как он от случая к случаю намекал в узком кругу. Когда, по счастью, влиятельный покровитель Сэма Дэвид Кольер, брат железнодорожного магната-миллионера Брэдфорда Кольера, умер, оставив после себя большие долги, полковник Уиллетс решил избавиться от несносного молодого человека. Особых причин у него для этого не было: просто Псаломщик Сэм (как он весьма несправедливо его называл) действовал ему на нервы. Сэм над ним насмехался. Сэм протягивал полковнику руку дружбы в тот момент, когда тот был бы рад нос ему расквасить. Улыбался полковнику, когда тот намеревался затеять с ним ссору. В учтивой форме, но решительно Сэм бросал ему вызов, чтобы навредить блестящей карьере полковника. Вот и пусть возвращается к странным желтолицым и темнокожим людям, к которым он проникся столь нежной любовью, заявил Уиллетс.

Вашингтонские газеты много писали о возвращении экспедиции, напечатали отчет полковника Уилларда Уиллетса. В статьях упоминались другие члены экспедиции, в том числе Сэмюэль Поллит, изначально сотрудник Бюро рыбных ресурсов, который создал и возглавил Бюро по охране природы. Высказывались намеки (к огромному удивлению Сэма) на то, что теперь он, возможно, поменяет сферу деятельности. И поскольку Бюро по охране природы было любимым детищем Сэма, которое мечтали получить под свое управление многие другие сотрудники, считавшие себя более компетентными специалистами, нежели он, этот неожиданный абзац в газете «Пост» вызвал у Сэма глубокое чувство подавленности, и его снова стали преследовать сны о змеях, которые терзали его в первые дни по возвращении домой.

– Впереди мель, – сказал Сэм своему старому другу Солу Пилгриму во время их традиционной полуденной беседы, – но я на палубе и торпеду не пропущу. Это все происки злобного Краболова Уиллетса. Жителям Виргинии и Мэриленда дозволено ловить крабов в Потомаке, а не в Бюро.

Однако местные газеты, жадные до министерских скандалов, ухватились за романтическую историю Сэма, стали пересказывать ее во всех подробностях, вроде как дружелюбно, но с перчинкой, демонстрируя интуитивное понимание всей глубины характера, и при этом выразительно и сжато, что типично для журналистского мира столицы, города, из которого ежедневно телеграфируется (говоря без ложной скромности) с полмиллиона слов. Сэма пинали все кому не лень. Каждый считал своим долгом выразить свое мнение о Сэме, включая респектабельных посетителей, завтракающих в кафетерии «S & W», звездных гостей ресторана «Occidental», где по стенам развешаны фотографии сенаторов, любителей рыбы в заведении «O’Donnell’s», мирных завсегдатаев Франклин-сквер и прочих известных личностей. Сэма ежедневно обвиняли в неэффективности, бюрократизме, малодушии и даже в злоупотреблении служебным положением. Сэм мрачнел, багровел, бледнел; дружеский тон сменил на начальственный. Никогда не проходил мимо тех, кто, по его сведениям, относится к нему враждебно. Напротив, встречая их в коридорах, протягивал для рукопожатия ладонь, спрашивал, почему они травят его, говорил о государственной службе и милосердии, человеколюбии и служении обществу: «Государственная служба – знак высокого народного доверия». До некоторой степени его тактика оказалась успешной: он приводил в крайнее смущение своих врагов, те избегали его, пряча лица под полями шляп, поднимая воротники пальто. Завидев его на улице, они переходили на другую сторону, другими путями ходили на работу. Но ничто не могло остановить катившееся на него бревно. Как только Сэм понял, что события развиваются не в его пользу и те, кого он называл «сеятелями зла, противниками общественного блага, негодяями, в которых живет дьявол, придуманный нашими предками», одерживают над ним верх, как только узнал, что его временно отстранят от должности до завершения служебного расследования (слыша такие намеки, Сэм испытывал бессильную ярость), он отправился к свояку и попросил его отложить продажу Тохога-Хауса на несколько месяцев, пока не появится хоть какая-то ясность. Теперь, когда красавчик Сэм Поллит барахтался в грязи, Арчи Лессинум, проявив редкостное благодушие, удовлетворил его просьбу, и Сэм, вместо того чтобы искать дом в Виргинии, начал обдумывать свои перспективы на родной почве, в Балтиморе. Сочувствующие друзья, в числе которых был злорадный, но по-отечески заботливый Дж. Каппи Ларбалестер, предупреждали Сэма, что его дни в министерстве сочтены.

– Но я ни в чем не виноват, – с жаром доказывал Сэм. – У меня безупречный послужной список. Я – образцовый чиновник. Пусть только попробуют приписать мне какой-нибудь позорный поступок.

– Они постараются вынудить тебя уйти, – сказал ему молодой Браунелл. Несколько моложе Сэма, он стал лезть к нему в друзья, как только тот попал в опалу. Но Сэм считал Браунелла орудием зла и посланцем своих врагов. Теперь каждый, не колеблясь, отводил его в сторону и, участливо похлопывая по плечу, открывал горькую правду: его недостатки такие-то и такие-то, такой-то или такой-то червяк вгрызается ему в спину с тех пор, как бедняга Дэвид Кольер умер и Сэм остался без влиятельного покровительства старика. Когда Сэм слышал последнюю фразу, им овладевало одно желание – дать в морду отзывчивому коллеге, ибо он всегда гордился тем, что всю жизнь обходился без чьей-либо поддержки, а самостоятельно пробивал себе путь к успеху сквозь гранит бюрократического равнодушия и всеобщего невежества.

– Я всего добился сам,– отвечал он.– Тому везет, кто сам везет.– И добавлял: – Любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу[112]. – Но под Богом он подразумевал нечто неясное, созданное его воображением, возможно, «общественное благо» или даже собственную волю.

Тучи над Сэмом сгущались, каждый новый день был мрачнее предыдущего. Его сердце ежечасно переполнял незримый океан горечи. Впервые в жизни он столкнулся с тем, о чем даже помыслить не мог,– с торжеством клеветы. Друзьям и детям он постоянно повторял: «Затопчут правду в землю, она воспрянет вновь. И в вечности Господней безбрежна к ней любовь»[113], но каждый день, словно мышь,