Человек, который любил детей - Кристина Стед

протискивающаяся в щель трухлявой двери, в сознание закрадывалась предательская мысль, что перед ним не вечность Господня, а всего лишь несколько лет мирской славы. Он гнал эту мысль, решив, что не будет марать руки в дегте, который льют вокруг него, а попытается следовать тропой добродетели, улыбаться врагам и вести себя так, как будто ничего не происходит. Он не станет искать сторонников, не поведет за собой толпу свидетелей, а будет говорить только чистую правду, и чистая правда засияет во всей своей красе, ослепительно засияет на фоне черной или приукрашенной лжи, которую распространяют «злопыхатели». Сэм дал пару сдержанных интервью и отказался отвечать через газеты на возмущенные письма официальных и частных лиц, которых почему-то глубоко взволновала его персона.

– Ты обречен, если так и будешь строить из себя христианского мученика! – вскричал в шутливом гневе Сол Пилгрим. Его квадратное лицо с большим носом было карикатурной копией лица Сэма. Скорбно обвислые щеки прорезали морщины – результат близкого знакомства с поражениями, которые преследовали его с юных лет. Однако Сэм столь же гневно, но отнюдь не шутливо, ответил, что его мученичество лишено богомольного подтекста – он просто борется за правое дело, и добро победит зло, иначе и быть не может.

– А если не победит? – спросил Сол. – Видишь ли, Сэм, ты называешь меня циником, но я – творец, сам по себе бог. Я создал маленький мир и его обитателей, из года в год веду борьбу за счастливый конец, но это – бой с неопределенным исходом.

Сол говорил о своем нескончаемом сочинении «Когда наступит день», на протяжении семнадцати лет печатавшемся в маленькой александрийской[114] рекламной газете, которую Сол сам и издавал. Первая глава вышла в самом первом номере газеты семнадцать лет назад, и этот его «сериальный» роман, по продолжительности уступавший разве что только «солнечной» эпопее, до сих пор не был завершен, – по той простой причине, что газета по-прежнему регулярно выходила в свет. Сол не мог заставить себя состряпать счастливый, но неправдоподобный конец, а печальный сочинять не хотел – не готов был обречь себя на непопулярность. Посему он продолжал добавлять эпизод за эпизодом в надежде, что проблема каким-то чудом разрешится сама собой.

«Прямо как в жизни», – обычно с удивлением отмечал про себя Сол, размышляя над самой последней главой романа «Когда наступит день». Посему он был в состоянии объективно и по-человечески оценить затруднительное положение Сэма. Его восхищала поразительная мессианская вера Сэма в самого себя, в общество, в людей, и он жалел, что сам он по характеру не такой. Но теперь Сол считал, что обязан открыть Сэму глаза на некоторые жизненные истины, словно Сэм был одним из персонажей его книги.

– Сол,– сказал Сэм,– то, что я говорю, можно принять за слабость и упрямство, но это не так. Я искренне верю в себя самого и в человеческую природу. Моя глупенькая Луи прилепила на книжный шкаф листок, на котором написала девиз: «Но моей верой и надеждой заклинаю я тебя: не отметай героя в своей душе»[115]. В этом, по крайней мере, она демонстрирует влияние, силу и славу ее несчастного Сэма. Она начинает кое-что понимать. Но я не это хотел сказать, дорогой старина Сол. Люди живут верой. И во мне живет вера. Я не могу запятнать ее, вступая в публичные дебаты, хоть и убежден, что в нашей республике любые вопросы должны быть достоянием общественности. Да, Сол, даже иноземцы, люди чуждой нам культуры, чувствовали во мне эту сущность. Наден-бин-Тахир, мой секретарь-индиец, как-то спросил меня, верую ли я в своего белого Бога. «Нет, мой друг, – ответил я, – мне не нужен Бог, ибо я верю в высшее благо». «Туан, – сказал он (хотя я много раз говорил ему, что я не господин, а слуга народа), – меня это удивляет, ибо вы один из тех, кто небом рожден». «Нет, брат, – ответил я, – я лишь жалкий простой смертный, который ратует за счастье людей». «Я уверен, сэр, – сказал мой верный темнокожий друг, – что вы вознесетесь на Небеса. Скоро Бог спустится на землю, – сказал Наден, – это все понимают, видя, сколько зла творится у нас здесь. И когда Он явится нам, где бы вы ни были, сэр, Он возьмет вас в ладонь и поместит на небесный ковер подле себя». «Ох, Наден, – отвечал я, – в Судный день я попросил бы Господа оставить мне немного моей земли и сделать меня вечным смертным на ней. Тогда я мог бы сидеть под родным большим зеленым вязом и наблюдать за смертными птичками. Я не хочу возноситься на небеса. Мне нужны мои дети, да здравствуют дети, и другие дети, стойкие взрослые и хорошая счастливая жена. Это все, о чем я прошу. Рай мне не нужен, я хочу оставаться на земле, ибо верую, что земля и есть рай, Наден, что я способен преодолеть все невзгоды и отвратить своих врагов». Вот что я сказал ему, Сол. Этому жалкому темнокожему чиновнику, у которого нет ничего, кроме жалкого честолюбия и суеверной убежденности в скорый приход некоего жестокого Иеговы, я объяснил, во что я истинно верую. Земля – скамеечка для ног Господа, говорила моя добропорядочная матушка. И если это действительно так, я только был бы рад вечно жить у ног Бога.

– Сэм, – с жаром произнес Сол, – ты, когда говоришь, целый новый мир творишь, честное слово. Я словно попадаю в некую чудесную сказку, особенно когда мы прогуливаемся вечерами: с трудом верится, что вокруг нас будничный, повседневный мир! С трудом верится, что это ты говоришь: твоя вера вызывает восхищение.

– Вера, – вторил ему Сэм. – Да, во мне живет вера – великий дар моей доброй матушки. Вера в добро.

– Но почему твоя вера мешает тебе ответить на обвинения, что выдвигают против тебя? – спросил Сол.

– Тот, кто коснется грязи, испачкается сам, – изрек Сэм.

– Сэм, но ведь ты потеряешь все: должность, жалование, пенсию. А как же твои дети?

– Я никогда не стану отвечать на гнусную клевету,– заявил Сэм, побагровев от негодования.– И если моим детям суждено жить в нищете, пусть они последуют моему примеру. «Есть сладостная польза и в несчастье: оно подобно ядовитой жабе, что ценный камень в голове таит»[116], – сказал глупый бродвейский Уилли Шекспир. Я не особо прислушиваюсь к поэтам, но он был человек, и у него случались неудачи, как это видно иногда по его стихам.

Сол на такое откровение ничего не сказал. Лишь искоса глянул на закадычного друга и