Человек, который любил детей - Кристина Стед

визжа от хохота и держась за живот. Луи сидела неподвижно, и это ее необычное поведение детей успокоило быстрее, нежели ожидал Сэм. Он сразу посерьезнел и изрек: – Улыбаясь, мы обращаем дьяволов в ангелов, врагов – в друзей, чашу с ядом – в любовный напиток.

– У меня нет врагов, – категорично заявила Луи.

– Со временем ты лучше узнаешь мир, – сказал Сэм, все еще не в силах простить дочь, поставившую под сомнение его авторитет.

– Кое-что я уже знаю, – парировала Луи. – Я знаю, что есть люди, отличные от нас. Куда более толковые, без каши в голове, лучше, чем мы.

– Ты это про что?

– И я знаю кое-что еще: хаос, если он есть, не навсегда: «Из хаоса рождается танцующая звезда»![110] Так сказал Ницше.

– То есть из неразберихи мы создаем порядок, – поправил ее Сэм, покраснев.

– Нет! – вскричала Луи. – Нет, нет, ты ничего не понимаешь. Люди вроде нас ничего не смыслят. В нашей школе есть люди, которые лучше нас, более разумные, чем… – Она резко умолкла, сконфузившись. Дети пристально наблюдали за ней, пытаясь понять, что такого важного она узнала – нечто такое, о чем сами они пока еще лишь смутно догадывались.

– Успокойся, Лулу, – мягко урезонил Сэм старшую дочь. – Успокойся, все хорошо.

Пять минут спустя он уже вновь напевно рассказывал детям о своих приключениях, облачая Эви в китайскую пижаму из красного шелка и накидывая саронг на ее голову и плечи.

– Маленькая перемпуан мелайю, сингапура пунья (малайская женщина, сингапурская дева) сидит под зонтиком, продает восточные сладости. У нее влажные, как у антилопы, глаза, овальное медное личико, полные широкие губы. Моя Леди-Малютка, маленькая малайская красавица! – И так он нараспев приговаривал, наряжая детей в привезенные сокровища – восхитительные шарфы; саронги; келантанскую шаль из шелка королевских цветов – целиком желтую, с красно-оранжевой окантовкой на концах; саронг из яванского синего батика с коричнево-белым узором посередине; платок из малайского красного шелка с золотой нитью, посередине украшенный лилово-желтой парчой; сине-золотистый шелковый саронг из Тренггану; красивые причудливые одеяния, которые он приобретал всюду, куда бы ни ходил, для своих домашних женщин – Генриетты, Луизы и Эви. В краю богатства, красоты и ярких цветов он проникся любовью к женщинам и пообещал себе, прежде презиравшему все, что связано с чувственностью, в будущем приобрести безумное множество красивых вещей.

Сочетаясь браком с Хенни, Сэм был гол как сокол, не имел ничего, кроме старого блюда, взятого из отчего дома, и свадебных подарков, а к ценным вещам относился с пуританским презрением и сарказмом, но стоило ему ступить на землю древнего Востока, где никто не уважал его новую западную мораль, он с легкостью отказался от своего аскетизма и стал ярым поборником великолепного искусства местных мастеров, скупая все, на что хватало его средств или умения торговаться. Он научился улыбаться, выпрашивать и коллекционировать, главным образом, пользуясь великодушием своих друзей. «Я приобретаю эти вещи обаянием своей улыбки, – довольным тоном говорил он. – Они знают, что я их люблю».

В открытых дверях дома появилась миссис Смит, проживавшая в доме на Вольта-плейс. Она пришла справиться о Хенни. Сэм, считавший миссис Смит утонченной, возвышенной женщиной, охотно пригласил ее в дом и показал свои сокровища, которые все еще в обилии были разложены в нескольких комнатах. Потом пришли мальчики Уайты («Как же вы выросли!» – воскликнул Сэм), которых их мать прислала узнать о состоянии Генриетты. В общем, для Сэма утро задалось: у него родился сын, глаз радовало великолепие, привезенное из Малайи. Сэм и сам видел, что его возвращение в округе воспринимается как великое событие. Отдыхая на диване в ворохе шелков и хлопчатобумажных тканей, он положил голову на сцепленные ладони и пустил слезу, оплакивая кончину старика Дэвида. Немного погоревав, он задумался о собственном будущем. Тохога-Хаус теперь отойдет ему, а Хенни и, возможно, кто-нибудь из детей будут получать раз в три месяца деньги на содержание.

– Негоже сейчас об этом думать, – укорил он себя, но солнце, свежий ветер, щадящий климат, столь отличный от того, что в Малайе, где утро не приносило ему ничего, кроме страданий, наполняли его жизнерадостностью и оптимизмом. Вскоре медсестра спустилась к нему и с улыбкой сообщила, что теперь он может пойти к миссис Поллит. Взяв миниатюрную пижаму из красного шелка, привезенную специально для новорожденного, и изящный маленький венок с искусственными оранжевыми цветами (Сэм рассчитывал, что родится девочка), которым он теперь намеревался украсить темноволосую голову Хенни, счастливый отец пошел наверх. Малыш родился с белокурыми волосами, которые почти сливались с кожей на его голове.

– Седьмой ребенок седьмого ребенка, – произнес Сэм, улыбаясь медсестре.

– В рубашке родился, – с улыбкой сообщила та ему.

Выйдя от Хенни, Сэм позвонил своему самодовольному свояку Арчи Лессинуму, чтобы сообщить о прибавлении в его семействе и договориться о похоронах.

4. Колесо фортуны

Дэвид Кольер оказался ничуть не лучше многих других миллионеров: после кончины старика выяснилось, что его состояние куда меньше, чем можно было предположить. Старик Дэвид очень любил своих детей, каковых у него было много, баловал их нещадно, и когда понял, что все они слабовольные, оставил им еще меньше того, что способно представить даже самое скудное воображение. Точнее, он оставил после себя огромные долги, на погашение которых исполнителям его завещания потребуется не один год. Согласно волеизъявлению старика Дэвида, Монокаси, Тохога-Хаус, большой незастроенный участок земли на Колд-Спринг-лейн, ряд домов с белыми крылечками в южной части Балтимора, дом с сомнительной репутацией (пользующийся дурной славой) в Хайлендтауне, все его акции и облигации должны быть проданы, а вырученные средства частично реинвестированы в его бизнес. Прибыль с этой части бизнеса будет ежеквартально распределяться малыми долями между болезненными, немощными и финансово неустойчивыми представителями многочисленного потомства Кольеров. Старушке Эллен не досталось ничего, кроме небольшого домика, в котором ей предстояло доживать свои дни вместе с Барри.

С оглашения завещания Сэм вернулся домой приунывшим. Со дня кончины его первой жены, Рейчел, ни одно другое событие не задевало его настолько, чтобы он, забыв про свой пружинящий шаг, еле передвигал длинные ноги и плелся, опустив плечи, словно в воду опущенный. Порой Сэму казалось, что ему снится кошмарный сон, что старик Дэвид не мог умереть так некстати и оставить свою самую младшую расточительную дочь без гроша за душой и без крова над головой, пустить ее вместе с детьми по миру. Этот дом, родной Тохога-Плейс, который Сэм красил и чинил, где создавал рокарии и воплощал мечты будущего, уйдет с молотка. Как товар, сам