Любимых убивают все - Сабрина Хэгг

– Откуда… – начала Йенни, но тут же осеклась, осознав, как глупо звучит ее вопрос.

– Какое еще биполярное расстройство?! – спросила Исабель, не скрывая своего негодования. – Йенни, что это все значит?

Йенни понурила голову, неподвижно глядя на свои кроссовки. Исабель развернула ее к себе за плечи, встряхнула несильно:

– Йенни! Ты не можешь скрывать от меня такие вещи. Почему ты ничего мне не говорила?

– Прости, – пролепетала Йенни. – Я не говорила, потому что знала, как ты отреагируешь.

Исабель устало выдохнула, выпуская дочь из цепкой хватки своих рук.

Только сейчас, при этих чудовищных обстоятельствах, она как будто впервые осознала, что ее маленькая девочка выросла. Что у нее появились секреты, которыми Йенни не захочет делиться с ней. В особенности с ней. Ошарашенная этим откровением, Исабель молча оперлась спиной о стену, и тяжелая черная сумка, до этого раскачивающаяся на изгибе локтя, глухо опустиась на пол.

Йенни виновато прошептала еще одно «прости меня», но ее слова пронеслись мимо Исабель, расстворились в меланхолчной белизне коридора.

* * *

Вернувшись домой, Йенни незамедлительно поплелась на второй этаж. Походка её была скованной и неуклюжей. Йенни не плакала, не хлюпала носом. Огромными влажными глазами она отрешенно скользила по поверхности пола. В ее уставшем теле, с пят до самой макушки, пенилась и бурлила боль. Монотонная. Неистовая. Ни на секунду не утихающая. Ее уже не выплачешь, такое душевное смятение отравляет.

Исабель молча поднималась по ступеням с дочерью, осторожно касаясь ее спины.

– Дорогая, тебе нужно искупаться и смыть… – Она запнулась. – Искупаться. Хочешь, я помогу?

Йенни покачала головой, внимательно разглядывая лицо матери. Помада почти полностью стерлась с тонких губ, тушь осыпалась черными комками, и морщины, обычно едва проглядывающиеся под слоем пудры, стали резче, будто кто-то обвел их простым карандашом.

– Хорошо. Тогда я пока разогрею тебе поесть, договорились? – ласково спросила Исабель.

Йенни знала, что не сможет есть сейчас, но у нее не осталось сил на споры.

– Хорошо, – ответила она.

Исабель кивнула, вымученно улыбаясь, и быстро зашагала вниз по лестнице.

Йенни включила свет в ванной и зашла внутрь, прикрыв за собой дверь. Она стянула футболку, бросила ее небрежно в раковину – по телу от холода пробежали мурашки. Йенни подняла глаза на свое отражение и замерла. Казалось, впервые за последние месяцы у нее нашлось время, чтобы разглядеть себя в зеркале. И то, что она там увидела, испугало ее. Опухшие глаза окаймляли глубокие тени – от недосыпа и недоедания. На месте очаровательных щек теперь прорисовывались коричневые линии скул. Ключицы, точно две вытянутые запятые, выпирали сильнее, чем прежде. Плечи стали совсем узкими и острыми. Йенни последний раз видела свое тело таким, когда ей было двенадцать, – тогда она изнуряла себя многочасовыми репетициями.

Йенни медленно развернулась к зеркалу спиной. Под бледной кожей четко просматривались шишки позвонков, выстроившиеся в стройную линию. Йенни провела холодными пальцами вдоль лопаток, коснулась невесомо окровавленными подушечками родинок… его звезд. Слишком яркое, нестерпимо светлое и сюрреальное воспоминание о волшебной Мидсоммарской ночи промелькнуло в мыслях. Сердце пропустило удар, а затем испуганно съежилось.

Йенни с трудом верила в то, что все это когда-то происходило с ними. А если и так, то, несомненно, в другой жизни или в другой реальности. В реальности, где Акселя не сжирает заживо его болезнь. В реальности, где Йенни не знает, каково это – считать секунды до приезда скорой помощи, представляя, что каждый последующий вздох любимого человека может оказаться последним.

Йенни неторопливо сняла с себя всю одежду, оставив ее кучей валяться на полу, и забралась в ванну. Она включила воду, опустила голову на прижатые к груди колени. Тело объяло ласковое тепло. Опустив ладонь в воду, Йенни смотрела, как она окрашивается в алый цвет. Она испуганно отдернула руку и крепче обняла себя за плечи. Взгляд покрылся пленкой мрачного изумления – перед глазами стояли те невыносимо длинные минуты, когда она думала, что Аксель умрет. Думала, что он истечет кровью на ее руках. Думала, что он никогда больше не откроет своих прекрасных насмешливых глаз.

Йенни прижала ладонь ко рту, и из хлипкой груди ее вырвался страшный надсадный звук, отдаленно напоминавший очень глухой, почти беззвучный крик.

Словно ужас произошедшего обрушился на нее только сейчас. Словно лишь теперь ее настигло пронзительное осознание того, как сильно истончилась сегодня граница между жизнью и следующим за ней ничем.

Сильно укусив себя за плечо, Йенни отстраненно смотрела на последние дорожки крови, что вальсировали в водовороте, кружащем у сливного отверстия.

Спустя двадцать минут Йенни вышла из ванны, обернутая в мягкое махровое полотенце. Исабель сидела на постели в комнате дочери, оставив на прикроватной тумбе тарелку с супом, ложку и два ломтика хлеба.

Йенни села рядом с матерью.

– Мам, я очень устала. Я потом поем.

Исабель хотела возразить, но вместо этого сжала губы в тонкую полоску и кивнула, протянув Йенни чистую пижаму в розовую клетку, пахнувшую лавандовой свежестью кондиционера для белья.

– Спасибо, – прошептала Йенни, принимая одежду из рук Исабель.

– Солнышко, хочешь, я побуду с тобой до утра?

– Нет, не стоит, я хочу остаться одна, – попросила Йенни. Неожиданно она улыбнулась, крепко сжала теплую материнскую ладонь в руках. – Спасибо… Со мной все хорошо. Правда.

Йенни врала. Ей не хотелось оставаться в одиночестве, ничего с ней не было «хорошо». Она отчаянно, так, как никогда прежде, нуждалась в человеческом тепле. Но Йенни не желала больше мучить Исабель своей затянувшейся драмой, не хотела больше тревожить ее и без того вечно беспокойное материнское сердце.

– Как скажешь, солнышко. Я буду внизу, если что, ладно?

Йенни кивнула. И когда Исабель стала подниматься на ноги, вдруг быстро произнесла, заливаясь ярким румянцем:

– Я люблю тебя. Очень-очень сильно. Я никогда почему-то не говорю тебе этого, но это так.

Она неловко заерзала и быстро отвела взгляд в сторону.

Исабель растроганно склонила голову набок:

– И я люблю тебя, солнышко. Ты даже не представляешь, как сильно.

Поцеловав дочь в лоб, она потушила свет и вышла из комнаты.

В спальне воцарилась жестокая ночная тишина, в которой все звуки умирают и остаются только неприкаянные крики чьих-то обессиленных душ.

Йенни переоделась и забралась в постель, натянув одеяло до самого подбородка. Ее ослепительно-тоскливый взгляд был направлен в окно, на беззвездное небо, напоминавшее ржавый металлический лист, неумело приколоченный к небосводу.

Йенни думала о том, как это все скотски несправедливо. Ей хотелось биться в истерике и