Любимых убивают все - Сабрина Хэгг

кричать до потери голоса, проклиная и вселенную, и бога, если он все же есть, и судьбу, и случай за их жестокость, за слепоту. Она думала о том, как чертовски несправедливо было то, что эта болезнь выпала на долю Акселя после всего им перенесенного. Как чертовски несправедливо, что он вынужден был каждый божий день бороться с собой же за такую саму собой разумеющуюся вещь, как право жить.

Как чертовски несправедливо, что Йенни посчастливилось любить его, но она не могла облегчить его страдания. Так часто бывало, что Аксель неподвижно лежал в постели, смотря перед собой остекленевшим взглядом, и от силы гнездившейся в нем боли грудь его едва вздымалась. Йенни обнимала Акселя, осторожно накрывала его холодные руки своими; но даже прикасаться к нему было мучительно, словно из-под его кожи прорастали острые шипы. Крепче сжимая ладони Акселя, Йенни думала о том, что, ни секунды не сомневаясь, забрала бы все-все его страдания себе.

Однако Йенни ничего не могла сделать – лишь, оцепенев от ужаса, наблюдать за тем, как болезнь уничтожает его, как отнимает самое ценное, что только может быть у человека – надежду. Медленно. Мучительно. Ни на секунду не романтично.

Так страшно было смотреть, как воля к жизни стремительно затухает во взгляде Акселя. Люди всегда восторженно наблюдают, когда солнце царственно заходит за линию горизонта, плескаясь в лиловых облаках. На закат же своего личного солнца смотреть невыносимо.

Йенни крепче сжала в руке подушку.

«Как я могла уйти? Как я могла сказать, что отрекаюсь? У него никого, кроме меня нет. Никого!»

Чувство вины, точно шипящий пучок змей, непрестанно жалило ее под ребрами. И Йенни не знала, как вымолить у совести хотя бы секунду покоя.

«Я обещала быть рядом… Где были эти обещания, где была я, когда ему стало так страшно, так больно жить, что он решил умереть? Господи, как я себя ненавижу, ненавижу, ненавижу…»

Она повторяла это «ненавижу» десятки, сотни раз, вбивала его в подушку своими ударами, исчезала, растворялась в каждом бессильном, жгучем «ненавижу».

Свет от резко распахнувшейся двери разорвал ночной мрак. Отец подошел к постели, с беспокойством глядя на хрупкие плечи дочери, на разметавшиеся по спине волосы.

Йенни сделала глубокий вдох, вытерла слезы.

– Привет, – тихо проговорил Марк и сел на край кровати. Его большая шероховатая ладонь опустилась на волосы Йенни. – Твоя мама рассказала, что случилось. Мне очень жаль… Правда жаль. Как ты?

– Со мной все хорошо, – ответила Йенни, поджимая губы. Она робко заглянула в отцовские глаза. – Не переживай.

Марк улыбнулся, и его хмурое загорелое лицо вмиг преобразилось. Он повернул голову в сторону, рассматривая комнату дочери. В последний раз он заходил сюда два года назад. Тогда спальня Йенни еще не была похожа на фотогалерею.

– Это он? – спросил Марк, кивнув в сторону фотографии, на которой Аксель улыбался, стоя на фоне ночной панорамы Рима – мерцающего и переливающегося тысячами цветных искр. Акселя окружали спирали яркого желтого света, так как фото было сделано с использованием длинной выдержки, и у него было время, чтобы бенгальскими огнями нарисовать очертания любой фигуры.

– Ага.

– Красивый, – тихо обронил Марк и уставился на свои сцепленные в замок руки.

Губы Йенни искривились в дрожащей улыбке.

– Я пока остановилась на том, что в шведском языке нет еще слова, которое в полной мере отображало бы, какой Аксель невероятный.

Марк не повернул головы. Его лицо было напряжено.

– Ты точно в порядке? – спросил он. – Я знаю, что разговоров по душам у нас никогда не выходило, но если тебе есть, что…

– Все нормально, пап. Не переживай.

– Я надеюсь, что это так. – Марк поднялся на ноги. – Постарайся заснуть. Уже поздно. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, пап.

И он ушел, закрыв за собой дверь. Йенни слышала, как Исабель, все это время стоявшая в коридоре, спросила:

– Как она?

– Говорит, что хорошо. Хотя я уверен, что она врет, конечно. Эти подростки… Никогда не знаешь, что у них на уме.

– Да… Нужно будет сводить ее к психологу.

– Ну что, ты довольна? Это же ты считала, что этот слетевший с катушек суицидальный сопляк – идеальная пара для нее. Еще и так защищала эти отношения! Как тебе итог? Нравится видеть Йенни в таком состоянии? Скажи еще спасибо, что он с собой что-то сделал, а не с нашей дочерью. Он же сумасшедший!

Йенни прикрыла рот ладонью. От отцовских слов стало больно дышать. Она ловила воздух ртом, и ей казалось, что еще чуть-чуть – и легкие разорвутся в клочья, точно два изношенных паруса.

– Можно подумать, у него диагноз на лбу написан! – вскинулась Исабель. – Я по крайней мере хоть как-то стараюсь в ее жизни участвовать, пока ты успешно делаешь вид, будто у тебя нет семьи.

В следующее мгновение послышались шаги – Исабель нарочито шумно спускалась по лестнице, а Марк шел следом. Он что-то сказал в ответ на слова жены, но Йенни уже не могла этого услышать.

Спустя меньше чем минуту громыхнула дверь в гостиной, и стены дома вновь попали под обстрел из криков и обвинений. Они звучали в голове Йенни нескончаемой автоматной очередью.

Йенни впилась в израненную губу зубами, развернулась снова к окну, накрыв уши руками. Она не могла найти в себе силы, чтобы выслушивать это. Снова. Вдруг телефон, лежавший на прикроватной тумбе, завибрировал. Йенни медленно поднесла его к лицу, но, увидев, от кого пришло письмо, застыла в нерешительности. Она с опаской глядела экран, нахмурив брови.

Дрожащими от волнения пальцами Йенни разблокировала телефон и открыла письмо.

От: axel.ekland1999@gmail.com

Кому: jennyxvii@gmail.com

Тема: Прости меня

Йенни села в постели и, сделав глубокий вдох, нажала на видео.

– Привет. Ты смотришь это видео, потому что я слабак и я уже семь часов как мертв. Надеюсь. Я не знаю, приходила ли к тебе уже полиция. Или об этом расскажут в школе завтра… Хотя, если уж быть реалистами, то вряд ли моя мама так скоро заметит мое отсутствие.

В его голосе не было ни горечи, ни надломленных и печальных интонаций. Он как будто все принял, со всем смирился. Ничто уже его не мучило.

– Я не стал писать записку. Попытался, но у меня так трясутся руки, что нихрена не вышло. Еще я подумал, что ее бы сначала прочел офицер полиции, мама, еще куча других людей. И не факт, что она вообще бы дошла до тебя. А все, что я сейчас хочу сказать, я хочу сказать