Пассажиры империала - Луи Арагон

захотела бежать с ним. Нет, Пьер не мог простить ей, что она не бросила своего мужа, такого пошляка. А если б она бросила мужа? Ну, что ж, Пьер увидел бы в этом доказательство своей власти над женщиной, власти, которой добивается каждый мужчина. А раз дело сделано, доказательство получено, — остальное особого значения не имеет. Он даже подумал с тем холодным цинизмом, которым теперь проникнуты были все его мысли: «А дальше что? Я бы её бросил, вот и всё… Но ведь она не рассталась с Эрнестом Пейероном. А впрочем…» Разве он когда-нибудь верил её страстной любви? По совести говоря — не очень верил. Но всё это теперь позади, всё стушёвывается, рассеивается, словно тень, украденная дьяволом в волшебной сказке. В жизни осталась только Полетта, вечная обуза. Да ещё ребятишки. И всё это будничное, серенькое существование, профессия, которую он никогда не любил, — и зачем только он согласился пойти в учителя! Уроки в лицее по заученному расписанию, провинциальный городишко, унылое кафе, коллеги, которые вечно играют в шахматы, и единственное удовольствие — послушать, как робкий преподаватель математики играет на рояле.

LV

— Добрый вечер, зять!

Пьер резко обернулся, будто застигнутый на месте преступления. Ничего предосудительного он не делал, просто прогуливался по Итальянскому бульвару, но его поразил неожиданно появившийся Блез — огромный, в длинном бежевом пальто с поднятым воротником, широкополая шляпа, небрежно повязанный галстук, длинные русые усы и красное лицо. Под мышкой папка с рисунками. Словом, сразу видно, что художник. На рукаве траурная повязка. Блез д’Амберьо шёл из редакции «Жиль Блаза», что на улице Глюка, — он работал для них.

— Теперь иллюстрации в ходу, особенно в еженедельных журналах. Тут у меня берут рисунки, — не так уж часто, но берут. Платят неплохо… Обложки всегда делает Стейнлен… Может, зайдём, выпьем пива?

Они заказали по кружке.

Удивительная деликатность у этого Блеза. Даже ничего не спросил о Полетте. А впрочем, что ему до неё?.. Разговор сначала шёл о Стейнлене. Пьер признавал за этим рисовальщиком известное мастерство, беглость карандаша, но далеко не был от него в восторге. Блез горячо защищал Стейнлена. Это, конечно, говорило о его благородстве. Не всякий станет расхваливать конкурента.

— Послушайте, дорогой мой… Мне бы хотелось задать вам один вопрос… — И Пьер остановился, чтобы вытереть усы, намокшие снизу от пивной пены. — Вопрос, может быть, нескромный…

— Валяйте, дорогой зять, валяйте.

— Вам, пожалуй, это покажется странным, но для меня вы стали до некоторой степени символом… Да, да… и, вероятно, так случилось скорее из-за россказней ваших родных, чем из-за того, какой вы на самом деле… так мне, по крайней мере, думается. Но всё равно, вы для меня — символ. Понимаете ли, ваш уход из дому, бегство из вашего круга, этот разрыв…

— Случай весьма обыденный и отнюдь не редкий…

— Вы так думаете? А всё же для меня вы были героем легенды, которая создалась вокруг вашего имени. О вас столько рассказывали… Конечно, когда не знаешь человека, очень удобно: никто не мешает фантазировать, воображению полная воля. Словом, я вам приписывал некоторые свои мысли, вы стали для меня воплощением определённых взглядов — скорее моих, чем ваших…

— А потом мы с вами встретились и всё к чёрту?

— И да и нет, и да и нет… Поймите меня правильно: самым важным в вас, в вашей личности, я считал эту решимость порвать все путы… принять все последствия, какие это, по-моему, должно было повлечь за собой. Лишь бы вырваться на свободу… словом, неистовый индивидуализм, который, скажу вам по секрету, вызывает во мне уважение… А вы, я вижу, не совсем такой, как мне представлялось… менее отчуждённый, менее свободный. И вот я всё думал… Подождите, дайте досказать! Я всё думал: что это? С годами так получилось, в результате эволюции взглядов, возврата к прежнему? Или я ошибался, неверно определил самый характер разрыва?

— Я что-то не очень хорошо понимаю…

— Простите, это моя вина… Всё это так перемешалось с моими собственными мыслями, столько я обо всём этом думал и передумал… Вот так: я спрашивал себя, — а что если ваш разрыв с родными, в сущности говоря, — просто иллюзия… Не перебивайте! Я хочу сказать, что с ними лично вы порвали, но… Как бы это сказать, чтоб вас не задеть?

— Да валяйте, говорят вам!

— Ладно! Так ли уж велика разница между той жизнью, от которой вы отказались, и той, которую вы ведёте? Между семьёй, которую вы кормите на выручку от продажи своих картин и рисунков, и той семьёй, какую вы могли бы создать, подчинившись традициям ваших родных. Мне не хочется обижать вас, но…

— А вы меня и не обижаете. Я только думаю, что вы, и правда, навоображали обо мне лишнего. Я ушёл от своих родичей потому, что они глупцы и хотели, чтоб и я был таким же тупицей, — вот вам и всё. А живу я попросту. Работаю, как все люди, кормлю жену, злюсь, когда на дворе слякоть. Что тут худого?

— Ничего… Но это всё не то. Я воображал вас иным. Думал, что вы ушли ради чего-то иного… не для того, чтоб связать себя теми же путами, но только в сторонке… и подчиниться тому же порабощению… Я думал, вы ушли просто, чтобы уйти…

— Так ведь это не я, а Бодлер у вас в мыслях сидел: «Но истинные путники лишь те, кто вдаль уходит…» А я не путник, я такой гусь лапчатый, который не хочет притворяться, будто у него в голове ночной мрак, когда там светло… Только и всего. Уйти лишь бы уйти, — скажу вам на ушко, — ведь это то же, что болтать ради болтовни. Есть ещё один поэт, который сказал: «Бежать куда-то вдаль… бежать! — Я знаю, птицу опьяняет полёт под небесами. — Над пенной волною неведомых морей…» Только, знаете ли, мой поэт — преподаватель английского языка и продолжает учить ребят в школе… Кто же это «уходит»? Перемещаются люди, вот и всё. Вот есть у меня приятель… ну, один знакомый… художник. Он писал картины… всё о Бретани, а потом во всём разочаровался… Да и материально дела у него шли неважно… Он уехал на Таити. Подальше от цивилизации, от нашей эпохи и её уродств. Ладно. Я получаю от него письма. И в письмах он говорит только о местном жандарме. Бретонских картин больше не пишет, а пишет таитянские картины… Это, знаете, как с министерствами: спихнут министерство, а потом берут тех же самых людей, и всё идёт по-старому…

— Так