Фермер людей - Эдуард Сероусов

– Страх. Сначала всегда страх. Мы знаем, что происходит. Все знают. Даже те, кто не прошел реверсию, чувствуют это на каком-то глубинном уровне. Когда приходит время сбора, по модулям проходит волна ужаса. Те, кто осознает себя, пытаются скрыть страх. Другие просто дрожат и скулят.

Она сделала паузу.

– Потом седатив. Он… милосерден. Туман обволакивает разум. Ты все еще боишься, но уже не можешь ясно мыслить. Не можешь сопротивляться. А потом инъекция паралитика, и ты заперт внутри своего тела. Не можешь двигаться. Не можешь кричать. Только смотреть и чувствовать.

Джон закрыл глаза. Он не хотел слышать продолжение, но знал, что должен.

– А потом вторая инъекция, та, что останавливает сердце… – её голос стал еще тише. – На этом для большинства всё заканчивается. Но не всегда. Иногда дозы недостаточно. Иногда сердце продолжает биться, слабо, еле заметно для ваших мониторов. И тогда… тогда начинается настоящий кошмар.

Ева замолчала. Джон открыл глаза и увидел, что по её щекам текут слезы – беззвучно, почти незаметно.

– Я видела это однажды, – продолжила она после долгой паузы. – В питомнике. Одна из нас, девушка, которую я знала… Её забрали для сбора, но что-то пошло не так. Она оставалась в сознании, когда начали… разделывать. Она не могла кричать из-за паралитика, но её глаза… Я никогда не забуду её глаза.

Джон почувствовал, как к горлу подступает тошнота. Вспомнились сотни, тысячи единиц, которых он отправил на сбор за годы работы. Сколько из них оставались в сознании? Сколько чувствовали каждый разрез скальпеля, каждое движение механических манипуляторов, разбирающих их тела на части?

– Я не знал, – прошептал он. – Клянусь, я не знал.

– Конечно, не знал, – голос Евы был мягким, но с оттенком горечи. – Вас учили не видеть в нас людей. Это был не твой личный выбор – так построена система. Она создана, чтобы делать монстров из обычных людей.

Джон поднялся и подошел к окну отсека, глядя на ночные огни фермы. Каждый из них отмечал место, где содержались, страдали и умирали живые, мыслящие существа. Люди.

– Как вы справляетесь с этим? – спросил он. – Как живете, зная, что в любой момент…

– Надежда, – просто ответила Ева. – Мы цепляемся за надежду. За веру в то, что когда-нибудь это закончится. Что правда станет известна. Что придет кто-то, кто увидит в нас людей, а не просто продукт.

Она встала и подошла к нему, остановившись так близко, что Джон мог почувствовать тепло её тела.

– Кто-то вроде тебя, Джон Слотер.

Он повернулся к ней, и их взгляды встретились. В её глазах не было обвинения – только усталость и эта невозможная, неугасимая надежда.

– Я не знаю, что делать, – признался он. – Я не герой. Я просто фермер. Всю жизнь я был частью этой системы.

– Иногда, – мягко сказала Ева, – просто увидеть правду – уже акт мужества.

В эту ночь Джон ушел с новым грузом на плечах – грузом знания, от которого нельзя было избавиться, нельзя было спрятаться. Он знал, что никогда уже не сможет вернуться к прежней жизни. К прежнему себе.

В следующие дни их разговоры стали более личными. Джон рассказывал о своей жизни – о детстве в семье потомственных фермеров, о ранней потере родителей, о наследовании фермы в двадцать один год, о женитьбе, рождении Маркуса и смерти жены от редкой болезни. О годах одиночества, посвященных только работе и воспитанию сына.

Ева, в свою очередь, делилась обрывками воспоминаний, крупицами человечности, которые ей удалось сохранить в нечеловеческих условиях.

– У меня был друг в питомнике, – рассказывала она. – Мальчик с соседней койки. Мы никогда не говорили – нам не разрешалось. Но мы обменивались взглядами. Тайными жестами. Он умел складывать из салфеток маленькие фигурки. Однажды он сделал для меня птицу. Это была самая красивая вещь, которую я когда-либо видела.

– Что с ним случилось?

– Его забрали раньше. Партия для срочного сбора органов. Ему было шестнадцать.

Джон видел, как воспоминания причиняют ей боль, но не останавливал. Он чувствовал, что ей нужно говорить об этом. Нужно, чтобы кто-то знал. Чтобы её история не была забыта.

– А что насчет других в вашей группе? – спросил он. – Кто они?

– Разные люди, – Ева слегка улыбнулась. – Томас – самый старший из нас. Ему почти тридцать, что очень редко для единицы. Он был в других фермах, видел многое. Мария хорошо разбирается в медицине – она подслушивала лекции в питомнике, запоминала всё. Дэвид знает технику, компьютеры. Он мечтает взломать системы безопасности и освободить всех.

– А остальные?

– Сара, Майкл, Анна и Джеймс, – перечислила Ева. – Все они особенные. Все заслуживают свободы.

Джон слушал эти рассказы, и с каждым днем бремя его вины становилось всё тяжелее. Но вместе с виной росло и другое чувство – решимость. Решимость сделать что-то, изменить что-то. Спасти хотя бы этих восьмерых, если не всех.

В один из вечеров он спросил о том, что давно его беспокоило:

– Как выглядит мир за пределами фермы? Что ты знаешь о нем?

Ева задумалась.

– Не так много. Обрывки разговоров. Картинки, которые я видела на экранах. Книги, которые удавалось найти и быстро пролистать, когда никто не видел. Мир… разделен. Есть потребители – те, кто ест нас, использует наши органы. Они живут в городах, в комфорте. У них есть имена, семьи, права. А есть мы – потенциал, как они нас называют. Сырье. Ресурс.

– Но должны быть и те, кто против этой системы, – сказал Джон. – Не может быть, чтобы все принимали такую… жестокость.

– Есть движение сопротивления, – кивнула Ева. – "Человеческий Фактор". Мы слышали о них в питомнике. Они пытаются спасать единиц, доказывать нашу человечность. Но официальная пропаганда представляет их террористами, угрожающими продовольственной безопасности.

– И многие верят этой пропаганде?

– Большинство, – грустно улыбнулась Ева. – Людям удобно верить, что мы не совсем люди. Что мы созданы специально для этой цели. Что у нас нет мыслей, чувств, стремлений. Так им легче есть наше мясо, использовать наши органы. Легче жить с собой.

Эти слова заставили Джона задуматься о собственном участии в системе. О том, как легко было принять официальную версию, не задавать вопросов, делать свою работу день за днем.

– Маркус знает? – спросила однажды Ева. – Твой сын, он понимает, что мы такие же, как вы?

Джон покачал головой.

– Нет. Он вырос в этой системе. Для него это норма. Естественный порядок вещей.

– Но ты можешь рассказать ему правду.

– Не