Леонид. Время выбора - Виктор Коллингвуд

Я старался как можно больше времени проводить дома, забросив почти все дела. Впервые за долгое время мы с Лидой были по-настоящему вместе, объединенные этой общей, радостной и немного пугающей заботой. Она полностью погрузилась в материнство, и на ее лице снова появилось то спокойное, умиротворенное выражение, которое я так любил. Казалось, все тревоги и обиды прошлого ушли безвозвратно. Я был счастлив. Абсолютно, безоговорочно счастлив.

Эта хрупкая идиллия рухнула в одночасье. Однажды утром я заметил, что глазки у дочки воспалились, припухли, а из уголков сочится гной. Лида, бледная от страха, пыталась промывать их слабым раствором марганцовки, но становилось только хуже. Вызванный по «вертушке» профессор Плетнёв, осмотрев ребенка, нахмурился.

— Бленнорея, — произнес он это страшное, незнакомое слово. — Гнойный конъюнктивит. Очень неприятная вещь у новорожденных. Будем лечить ляписом.

— Промойте фурацилином, — машинально, на автомате, брякнул я, вспомнив, как это делалось в прошлой жизни.

Плетнёв удивленно поднял на меня брови.

— Чем-чем, простите? Фура… цилином? Никогда не слышал о таком препарате, голубчик. Что это?

И тут я замолчал, чувствуя, как ледяной пот выступил на лбу. Фурацилин. Ну конечно — его же еще не изобрели. Этого простого, но эффективного при глазных инфекциях антисептика не существует… Как и многого, многого другого.

Плетнёв ушел, а я остался один на один с внезапным, чудовищным осознанием ужасающей хрупкости в этом мире детской жизни. В моей памяти, в моем мире, большинство детских болезней были досадной неприятностью — прививка, таблетка, несколько дней дома. А здесь… Здесь все было иначе. Я вдруг с ужасающей ясностью вспомнил то, о чем старался не думать. Вспомнил жуткие главы из учебников по истории медицины. Дифтерия, с ее серыми пленками в горле, от которой дети задыхались в страшных мучениях. Скарлатина, корь, полиомиелит, (одна из его жертв — ни много ни мало, президент США), превращавший здоровых малышей в беспомощных калек. Коклюш. Туберкулезный менингит, который был стопроцентным смертным приговором. Целый легион невидимых убийц, поджидавший каждого ребенка, и против которого у медицины этого времени практически не было оружия.

Моя маленькая, беззащитная дочка, лежавшая сейчас в своей кроватке, была мишенью для них всех.

Страх, холодный, животный, сжал сердце. Я, человек, перекраивавший судьбы стратегических отраслей, оказался абсолютно бессилен защитить своего собственного ребенка. И в этот момент страх сменился яростью. Злой, холодной яростью. Если в этом мире нет лекарств, значит, они должны появиться. Причем — немедленно!

Но как? Фурацилин… убейте меня, не знаю, ни — как его делают, ни — кто его придумал. Так, а что я знаю? Ну конечно же — Флеминг и его заплесневелая чашка Петри! Вроде бы он уже открыл этот свой пенициллин, только вот производство было налажено уже во время Второй мировой войны. И еще… сульфаниламиды. Да! Простой, как хозяйственное мыло, белый стрептоцид, который в моей прошлой жизни стоил копейки и лежал в каждой аптечке. Он должен, он просто обязан уже где-то существовать!

На следующий день, едва дождавшись утра, я бросился в библиотеку ЦК. Заказав подшивки немецких химических журналов, я впился в них взглядом, ища вслепую, по ключевым словам: «бактерии», «инфекция», «краситель». Голова шла кругом от незнакомых формул. Становилось ясно, что без помощи профессионала я утону в этом море информации.

Рука сама потянулась к «вертушке». Только вот кму звонить? Наркомздрав — бюрократы. Нужен был не просто чиновник, а ученый с незашоренным взглядом, с глобальным видением, способный мыслить широкими, междисциплинарными категориями. И такой человек был. Вавилов.

Николай Иванович Вавилов. Гениальный биолог, генетик, путешественник, человек планетарного масштаба, будущая жертва репрессий, а на сегодняшний день — вице-президент Академии Наук… Кто, как не он, создатель учения об иммунитете растений, мог понять идею борьбы с инфекциями на фундаментальном уровне? Вот с ним-то и надобно потолковать!

— Соедините меня с вице-президентом Академии Наук, товарищем Вавиловым.

Через несколько минут в трубке раздался его энергичный, живой, чуть торопливый голос с характерным, почти ленинским картавящим акцентом.

— Вавилов слушает!

— Николай Иванович, здравствуйте. Брежнев из ЦК беспокоит. Прошу прощения за вторжение, но у меня вопрос чрезвычайной важности, требующий вашей консультации.

— Слушаю вас внимательно, Леонид Ильич, — в его голосе не было ни подобострастия, ни чиновничьей сухости. Был лишь живой интерес ученого.

— Николай Иванович, по линии научно-технической разведки к нам поступили отрывочные сведения о разработке в Германии принципиально нового класса синтетических антибактериальных препаратов. На основе, предположительно, сульфаниламидной группы. Мне необходима немедленная консультация — кто у нас в Союзе может быть в курсе этих работ и способен их оценить?

На том конце провода на мгновение повисла тишина, а затем Вавилов задал несколько точных, профессиональных вопросов, которые мгновенно показали глубину его эрудиции.

— Сульфаниламиды… Интересно. То есть, речь идет не о природных соединениях, вроде лизоцима, а о чистой синтетике? И каков предполагаемый механизм действия? Они действуют как бактерициды, то есть, убивают микроб, или как бактериостатики — подавляют его размножение, давая организму справиться самому? Это принципиально разные подходы.

Я был ошеломлен. Он, биолог, мыслил категориями фармакологии так, будто это была его родная стихия.

— Предположительно, — осторожно ответил я, — как, эээ, «бактериостатики». Но информация крайне скудная.

— Понятно. То есть, это не яд, а скорее, «конкурентный ингибитор»… — пробормотал он в трубку, думая вслух. — Вам нужен не просто химик-органик. Вам нужен человек на стыке химии и микробиологии. Фармаколог. Думаю, вам сможет помочь профессор Маштаков из Института экспериментальной медицины. Он как раз недавно вернулся из командировки в Германию и мог слышать об этих работах в кулуарах. Я попрошу его немедленно с вами связаться.

— Спасибо, Николай Иванович. Вы мне очень помогли.

— Не за что, Леонид Ильич. Если немцы действительно нашли способ химически блокировать размножение бактерий в живом организме, — в его голосе прозвучало неподдельное восхищение ученого, — это открытие по своему значению будет сравнимо с пастеровской вакцинацией. Ну что же, было бы прекрасно, если бы кто-то этим занялся. Это очень важно.

Через час профессор был у меня в кабинете. Это был немолодой, интеллигентный человек с живыми, умными глазами. Я повторил ему свой вопрос о новых препаратах против заражения крови.

— Да, Леонид Ильич, — его лицо мгновенно оживилось. — По некоторым данным, немцы совершили настоящий прорыв. Но они пока держат его в строжайшем секрете, не раскрывая подробностей.