Дневник времён заразы - Яцек Пекара

— Поверьте мне, клянусь вам, этим глупым негодяям было строжайше приказано лишь напугать Баума, — произнес он траурным голосом. — Могу вам поклясться на любой святыне, что мы не желали смерти Баума.

Пуффмайстер горячо кивал и поддакивал: так и было, о да, именно так, и не иначе.

— Сторожа, можно сказать, они напугали до смерти в самом начале своего предприятия, — сказал я.

Скривившийся Крумм кивнул и лишь развел руками.

— Что я могу вам сказать, мастер Маддердин, — наконец заговорил он. — Мы наняли для этого дела идиотов, а эти идиоты все дело испортили.

— И как испортили, — заломил руки Пуффмайстер. — А ведь сторожу они должны были лишь дать по голове, а Баума обокрасть на то, что у него будет при себе, да попортить ему утварь, да немного на него покричать…

— Мы запретили, Боже упаси, поджигать помещение, потому что в такую жару, не дай Бог, огонь перекинулся бы на соседние дома, — сказал Крумм и перекрестился.

— Нам казалось, мы обо всем позаботились, — вздохнул Пуффмайстер с искренним, как мне показалось, сожалением. — Но что ж, случилось. А что случилось, того не воротишь, — добавил он. — И что теперь с нами будет? — Он посмотрел на меня невинным взглядом человека, обиженного судьбой, который в силу дурных обстоятельств оказался в совершенно неподходящем для себя месте.

Я молчал, а они беспокойно ерзали, переступали ногами, вертели пальцами и нервно переглядывались. Полагаю, теперь до их одурманенных от шока голов дошло, что раз я вызвал их в Инквизицию, вместо того чтобы позволить делу идти официальным путем… значит, у меня в этом есть какая-то цель.

— А скажите нам, по милости вашей, мастер Маддердин, какая же польза будет городу от того, что он накажет нас, бедолаг? — сладким голосом спросил Пуффмайстер и молитвенно сложил руки. — Как я и говорил: случилось. Несчастье. Но зачем же к одному несчастью посылать в пару другое? Разве этому достойному аптекарю поможет то, что нас постигнет незаслуженная обида?

— Незаслуженная, — повторил я.

Пуффмайстер фыркнул.

— А конечно, незаслуженная, ибо, клянусь Господом Богом, чтоб мне умереть на этом месте! Мы не планировали, что он погибнет.

— Не планировали! — Крумм посмотрел на меня и ударил себя кулаком в грудь.

— Они должны были толкнуть его разок-другой да попортить ему утварь, — повторил он еще раз, только другими словами то, что уже исповедал ранее. — Но все лишь для того, чтобы он начал с нами разговаривать, а не чтобы заставить его замолчать навсегда!

Пуффмайстер умолк, заметно погрустнел и покачал головой.

— Не так должно было быть, совсем не так, — сказал он. — Мы хотели жить с ним в согласии, — добавил он.

— Как братья, — вставил Крумм.

Я уже не хотел отвечать, что закончилось все тем, что жили они не как Кастор и Поллукс, а как Ромул и Рем. Тем более, что я не знал, способны ли их умы, ограниченные постановкой пиявок, кровопусканиями и очищением пациента клизмами, понять, о чем вообще говорит кто-то с классическим образованием. Кто-то, чей разум порой выныривает из смрадного болота нынешней действительности, чтобы воспарить к миру минувших представлений. Миру, конечно, не идеальному, но разве не находящемуся ближе к идее калокагатии, чем любое творение человеческой цивилизации, последовавшее за ним?

Пуффмайстера и Крумма, должно быть, обеспокоило мое молчание, ибо они снова забеспокоились, сначала один, потом другой. Наконец Пуффмайстер откашлялся. Настолько громко, что, кажется, ему самому это откашливание показалось чересчур дерзким, ибо он тут же прикрыл его нервным кашлем. Я внимательно на него посмотрел. Он заметил мой взгляд и тут же замахал руками.

— Это всего лишь хрипота, — испуганно воскликнул он. — Я не болен, Боже упаси, ничего такого! Меня эта проклятая кашлюха совсем обошла стороной, совсем!

— Мы лишь размышляем, над чем, мастер, вы так задумались, — вставил Крумм, на этот раз тихо, мягко и с заискивающей улыбкой.

— В сосредоточении мысли я искал божественного просветления, чтобы Господь помог мне принять решение по вашему делу, — сказал я.

— Бог не желал бы нашей погибели, — произнес Пуффмайстер голосом, еще сдавленным от кашля, и покачал головой. — Подумайте, мастер инквизитор, — сказал он уже более уверенным голосом. — Сколько человеческих жизней можем спасти я и мой почтенный коллега. А если мы повиснем на виселице…

Он внезапно умолк, и я заметил, что, произнося эти слова, он побледнел, ибо, кажется, осознал, что это не просто фигура речи, а предвосхищение возможных и невеселых событий, которые действительно могут произойти.

Губы Пуффмайстера задрожали, но он быстро провел рукой по лицу и продолжил:

— …а если мы повиснем на виселице, то ведь не только мы, бедняжки, станем жертвами этого прискорбного недоразумения, но оно также станет причиной болезни, несчастья и смерти многих наших пациентов, которых, будучи здоровыми и живыми, мы могли бы спасти!

— Жаль этих бедных людей, очень жаль, — могильным голосом подтвердил его правоту Крумм.

Йонатану Бауму уже ничто не могло вернуть жизнь. Я мог поверить, и я поверил, что его смерть была несчастным случаем, хотя Пуффмайстер и Крумм действительно могли бы в результате процесса оказаться на виселице. А уж репутацию и большую часть, если не все состояние, они бы точно потеряли. Конечно, все мы знаем, что наказание — это не только возмездие виновным, но и устрашение для тех, кто захотел бы пойти по их стопам. Но действовало ли это устрашение? Разве не раз я сам видел, как, пока у позорного столба бичевали вора, в то же самое время ему подобные обкрадывали на рынке зевак, глазеющих на казнь? Увы, так уж было, что глупость и алчность правили родом человеческим, а слова «то, что плохо, случится с другими, не со мной» повторялись и склонялись слишком уж часто. Я не пытаюсь вам, дорогие мои, объяснить, что Пуффмайстер и Крумм были невинны, ибо они были виновны, как пить дать. Их глупость, злоба и алчность привели к смерти достойного, мудрого человека, каким был Йонатан Баум. Только вот, заплатив смертью за его смерть, я никому жизнь не верну…

— Тысяча крон, — твердо потребовал я. — И я буду молчать как могила.

— Ты… тысяча, — заикнулся Пуффмайстер, и его глаза стали большими, как у совы.

— Тысяча? — глухо повторил Крумм.

— Смилуйтесь, но это совершенно невозможная сумма. — Пуффмайстер уже обрел голос и замахал руками. — Мы сможем, может быть, собрать триста крон, и на таких вот условиях, что…

Я встал с грохотом стула и поднял руку, прерывая его.

— Тысяча крон до утра воскресенья, — произнес я властным голосом. — Когда колокола зазвонят к главной