Опасные видения - Коллектив авторов

четыре, или пять, или шесть, и так далее. Но я всегда стараюсь удерживать в мыслях узнаваемую закономерность, какой-то, так сказать, смысл в полосовании. И никогда не перехожу к самому закатыванию, пока не закончу полосование каждого блока или, можно сказать, общей воздушной области, не запомню план твердо. Затем, если располосовать всю площадь воздуха и твердо запомнить план, остается лишь забавная и отвлекающая задача: сидеть в цепях посреди улицы, на краю воздушного блока и в центре усмешек, покашливания и остроумных подколок толпы, да закатывать и сворачивать! Конечно, всегда нужно быть начеку – на цыпочках, как говорится, – чтобы складывать каждую полосу штабелями с ее сестрами или братьями по размеру, что может потом сильно повлиять на скорость моей работы, когда приходит время раскатывания. Потому что на самом деле я этим занимаюсь ради упражнения или, можно сказать, чтобы отвлечься от прочих достижений, и не имею ни малейшего намерения или желания вечно тасовать воздух в блоке или, как мы уже сказали, воздушной области. А если оставить его так, навечно перетасованным, я правда почувствую себя недостойным, а то и виновным в надругательстве над природой.

А сам – вверх в небесном яйце, высоко, высоко от цепей, танков, задач и всех плешивых, маслянистых, лысых, кудрявых или бритых наголо всматривающихся голов – от всего. Всего! от злорадных наблюдателей, – как у меня дела? Что ж, дела там замечательно. А как смысл? Что ж, и смысл там замечательный. М-м-м… м-м… м-м-м… м-м-м-м… Ах, блаженство от качания в небесном яйце…

Послесловие

Когда я не пишу художественные рассказы (и стихи), на которых обычно ничего (или почти ничего) не заработаешь, – или те фантастические-фэнтезийные рассказы, за которые обычно платят ближе к ничего, чем стоило бы, – я работаю на гражданской должности в ВВС США. У меня нет финансовой зависимости от литературы, а значит, не болит голова о редакторах или издателях, когда я сажусь за чистый лист. Это не значит, что я не хотел бы зарабатывать на жизнь писательством. Но мне бы хотелось сохранить нетронутой свою писательскую душу. А раз я не дурак, я пошел на этот компромисс. И на самом деле этот компромисс непростой, потому что немало времени и сил у писательства забирает вторая работа. Но на то он, пожалуй, и компромисс – эта драма возни между долгим сном «До» и еще более долгим сном «После».

Но только не в Модеране! В Модеране нет сна После. Этих ребят проектируют навечно. И идут ли они на компромисс? Уж поверьте – нет! Они только усаживаются поудобнее за пультом в Военном зале и круглосуточно пускают боеголовки – вжух-вжух-вжух – в своей главной игре: войне. А когда вспыхивает неспокойное перемирие, они не сажают цветочки и не спешат в воскресную школу. Они сами себе истинно злые половинки. Они умеют зарабатывать очки подлости что на войне, что в мире. И они не прогибаются, не притворяются. Ненависть – их главная добродетель, как война – их главное дело. И как тут ими всецело не восхититься – ведь они не знают лицемерия. Они первые выйдут и заявят об этом прямо, скажут о запусках, о многоульевых Цитаделях и о руках да ногах врагов, сложенных штабелями у Стены.

Вот я и превысил ограничения антологии. Но в обоих этих рассказах я говорю о правде и неправде – ведь о чем еще думает серьезный писатель? «Я» в обоих текстах настоящее. В одном «я»-мечтатель тяжело страдает от изнуряющих-изматывающих дел обыденного мира и его жителей. Но наконец сбегает к истине в своем небесном яйце, перед этим озадачив своих мучителей и заявив им что-то по-своему (про абсурдное сворачивание и разворачивание воздуха), чего им все равно наверняка понять не дано. В другом рассказе «я» постиг истину уже очень давно. Уже будучи хозяином Модерана, сиятельным и сияющим, он находится у истины – холодной неоспоримой истины контрольных панелей, Военных залов, «замен» для вечной жизни, «внутривен» – противоположность абсурдным надеждам и ненадежным узам рыхлого мясного балбеса и его речей о достоинстве – да что вообще может значить такое чужеродное слово!.. В одном рассказе «я» сбегает в фантазию в поисках мира истины, который ищет. В другом бежать ни к чему. Это «я» уже владеет тем миром, что хочет, – единственным, собственно, что он знает, и единственным, в котором представляет удовлетворительную и вечную жизнь. Мир мясных балбесов, преисполненный мясных надежд и мясных сомнений, – это лишь нелепость, которую народ Модерана уже давно и далеко оставил позади.

«Кукольный дом»

Предисловие

В большинстве случаев составление антологий (заметил я перед тем, как приступить к тому перед вами) – дело смехотворно нехитрое. Кое-кто построил себе на этом целую карьеру. На том, что не сложнее, чем прочистить горло. Ни на миг не преуменьшаю высокий уровень вкуса и избирательности, что должны наличествовать в редакторе, чтобы антология вышла интересной и аккуратной; но это и единственное, что нужно читателю, чтобы стать составителем. (А если нет и этого, то, разумеется, и книгу от такого человека покупать незачем.) Но в сущности, даже в лучшем случае собирать чужие работы во внятный или «тематический» сборник – не самый, прямо скажем, утруждающий труд. Нужна только полная подшивка старых палп-журналов, побольше друзей с фотографической памятью и прямая связь с отделом по авторским правам, чтобы проверить, что именно уже является всеобщим достоянием.

Книга в ваших руках – дело совсем другое. Не буду тут претендовать на особые достижения или намекать, будто для этой работы требовалось особая смелость (только особый вид глупости). Но из-за этой книги потребовалось подталкивать и пинать разных писателей, чтобы они раскрылись, раскрепостились и написали то, что, возможно, всегда и хотели написать, но не верили, что оно продастся. Потребовались месяцы скрупулезного просеивания рукописи за рукописью в поисках одновременно достаточно нестандартных и увлекательных, чтобы оправдать предварительную рекламу, и достаточно насыщенных и взрывных, чтобы оправдать само существование «Опасных видений», как я их себе представлял. Мне было мало просто «очередной антологии». И поэтому пришлось не просто наскребать по рассыпающимся палп-журналам или заплесневевшим копиям рукописей в писательских сундуках, а почти сотворить нечто живое, некую сущность.

Изначальный список авторов, кого я надеялся видеть в итоговой версии, постоянно пересматривался. Один тяжело заболел, у второго уже два года творческий кризис, третий был в долгах как в шелках из-за счетов за лечение жены и подписался