Опасные видения - Коллектив авторов

А ведь старый чудак и правда в это верит, подумал Элиот. И поймал себя на том, что смотрит на старика с растущим беспокойством. Сам-то он ни на секунду не поверил, что внутри кукольного домика сидит сивилла из Кум, Помпей или откуда угодно; но старик в этом убежден – а Элиот уже привык, что недооценивать его не стоит. Так вдруг?.. Вдруг, где-то за пределами его понимания, ночь раскрылась, как гигантский рот, и изрыгнула настоящее чудо? И он решил принять на веру странное…

– Слушайте, – выпалил Элиот. – Я верю в ваши слова о деньгах. У вас есть только пенсия и небольшой доход. В остальном вы банкрот – как и я. Но можете продать мне это? Сейчас я много дать не могу, но если это и правда работает, то заплачу сторицей, я уже все продумал. Только назовите цену.

– Нет, – ответил старик. – Просто прими как запоздалый свадебный подарок. Бери. В своем возрасте я знаю о будущем все, что мне нужно. В прошлом году я, как дурак, спросил, сколько мне осталось, – и это не самое приятное знание.

Дядя Джон Уорделл замолчал и смотрел на Элиота со странным лицом. Пауза была очень короткой, и вот уже старик вернулся к прежнему управляемому и настороженному выражению; но в эту мимолетную секунду Элиот, будучи обычно невосприимчивым к чужим сокровенным чувствам, прочел холодную отчаявшуюся ненависть того, кто умрет, к тому, кто будет жить.

– Давай, можешь забирать, – продолжил старик. – Только не забывай каждый вечер кормить сивиллу. Мед и молоко. Не открывай домик. Ей не нравится, когда ее тревожат или видят. Оставь вопрос ночью, но не сиди и не дожидайся до утра. Не торопи ее.

– Я это очень ценю, – сказал Элиот.

– Не за что, – ответил старик со странной улыбкой. – Не торопись благодарить. Выход, полагаю, найдешь сам.

Вернувшись домой, Элиот с удивлением обнаружил, что Джулия тронута его желанием навестить дядюшку Джона. Она встретила его с теплом и лаской, и только поздно ночью, когда она уснула, ему удалось незаметно вернуться к машине и перенести кукольный домик в маленькую дощатую комнатку в подвале – свой заповедный личный кабинет.

В понедельник он отнес ту бумажку в библиотеку и попросил перевод. В следующие дни он звонил им десяток раз, и все напрасно, а в Мировой серии тем временем три раза сменялись лидеры и у букмекеров бешено скакали ставки. Наконец, через два дня после завершения серии, бумажка попала в руки библиотекарю, который в студенчестве учился зоологии. Fringillidae, сообщили Элиоту, – это род птиц, из которых известнее всего североамериканские кардиналы.

Он стоял и чесал в затылке, опоздав на два дня с тем, чтобы сорвать куш на победе «Сент-луисских кардиналов». Тогда он и понял, что порой предсказания сивиллы бывают слишком невнятны, чтобы на что-то повлиять.

В следующие недели он испытывал сивиллу, каждый вечер послушно ставя мисочку с молоком и медом и каждое утро терпеливо забирая ответ на свой вопрос. И испытания шли удовлетворительно.

В конце октября он спросил сивиллу, кто победит на выборах в президенты, и получил ответ: «filius Johanni victor est». К этому времени он уже разорился на латинский словарь и без труда перевел не самую изящную латынь (в конце концов, сивилла по происхождению из Греции) – «Победитель – сын Иоанна» – за день до того, как прочитал заголовки: «Разгромная победа Джонсона».

И все-таки он не торопился. На следующей неделе спросил сивиллу, стоит ли купить акции канадской «Спейс Индастрис Лтд.», которые шли по два цента. Два слова – «caveat emptor»[125] – его остановили, поэтому в следующем месяце он без удивления прочитал, что цена акций упала до грошей, а руководителям компании предъявили обвинения.

В качестве последнего испытания он спросил сивиллу, когда умрет Джон Уорделл. И все еще смотрел на ответ «ille fuit»[126], когда Джулии сообщили по межгороду, что старик скончался этой ночью во сне. Бедолага, думал Элиот, сидя на нескончаемых похоронах. Мы, конечно, ссорились, но в конце концов он, пожалуй, ко мне оттаял. Хотел мне помочь – напоследок.

Один из лучших клиентов банка – с кем Джим Элиот проработал пять лет – занимался текстилем, некрашеной тканью. Если послушать Макса Сигала, то все просто: закупаешь побольше некрашеной ткани – часто в кредит, – гадаешь, какие цвета будут в моде в следующем сезоне, потом красишь ткань и перепродаешь с выгодой. Но на деле все было куда сложнее и опаснее. Не угадаешь – и останешься с тканью на сотню тысяч долларов не того цвета. И тогда она годами может пылиться на складах и требовать расходов, пока цвета не войдут в моду снова; можно перепродать ее с убытком; а можно перекрасить и молиться, чтобы этот риск тебя не разорил окончательно. Макс Сигал демонстрировал необычайное чутье на модные цвета, и банк с удовольствием давал ему краткосрочные ссуды, потому что он всегда возвращал их раньше срока.

– Хорошо, Макс, – сказал ему Джим Элиот за вторым обеденным мартини, – с ссудой трудностей не будет. Ты знаешь, твоя кредитная история отличная. Кстати, а какой будет цвет в этом году?

– А что, сам подумываешь вложиться, Джим? Брось ты это дело, тебе регулярно платят каждые две недели. Побереги деньги.

– Просто хочу порадовать Джулию чем-нибудь модным.

– Ну, я ставлю на лесной зеленый, сто процентов.

Тем вечером Элиот задал вопрос сивилле и наутро получил ответ: «Ex Tyre ad Caesarem». Прочитать-то было несложно – «От Тира до Цезаря», – но поди еще разбери. Он снова заглянул в библиотеку, и в этот раз и десяти минут не прошло, как он узнал, что в Тире производили редкую пурпурную краску для римских императоров.

Джим Элиот работал с несколькими клиентами, и лучшей из них была старая дева со счетом на 500 тысяч долларов – пожилая дама, которая жила за городом и редко с ним встречалась, предоставляя вести свои дела банку, а тот в ответ приносил ей доход не меньше пяти процентов. Около десятой части этой собственности всегда хранилось на сберегательных счетах для скорейшего прибыльного вложения; другая десятая часть – в виде наличности в банковской ячейке, по настоянию клиентки. Когда Элиот впервые украл 10 тысяч долларов из ячейки, его руки потели.

На наличные он приобрел некрашеной ткани на 10 тысяч и уговорился с красильщиком на тридцатидневный кредит. Когда он назвал цвет – королевский пурпур, – красильщик посмотрел на него так, будто хотел тут же разорвать сделку. Но Элиот уже ничего