Опасные видения - Коллектив авторов

Она машинально прибралась, почти с пустой головой, потом отправилась искать мужа. Его не было ни в гостиной, ни в спальне, и наконец она решила заглянуть в кабинет. Когда она спустилась, в основной части подвала было темно, но из-под двери кабинета сочилось слабое желтое сияние. Она включила лампу.

На полу лежал Понго, окоченевший и нелепый в луже крови. Миг она гадала, что случилось; потом увидела револьвер, брошенный на пол рядом с развороченной головой кота. Она подошла к двери в кабинет. Оттуда слышалось только тихое монотонное повторение слов, которые она не понимала. Джулия медленно и аккуратно приоткрыла дверь.

Первым делом она ощутила сильное благоухание горящих лавровых листьев и завиток сине-серого дыма из маленькой медной пепельницы.

В другом конце комнаты ее муж стоял на коленях перед большим кукольным домиком. В его левой руке была деревянная миска, а в правой, как ни странно, полупустая бутылка молока, и он наполнял мисочку. Джулия громко его окликнула, но он не отозвался. Тогда она подошла. Крышка домика была откинута. Она никогда не заглядывала внутрь и теперь выгнула шею. И увидела только двор с пустым бассейном и несколько комнатушек вокруг. В одной, кажется, стояла старинная кровать, с чем-то на ней. Через секунду Элиот обернулся и слепо уставился на Джулию. Потом вынул из домика то, что лежало на кровати, – что-то вроде маленькой тряпичной куклы. И ласково заговорил с ней на языке, которого Джулия не знала, не обращая на жену никакого внимания. Он все еще ворковал, когда она ушла, и так и не сдвинулся с места, когда прибыла «Скорая».

Послесловие

Чтобы воссоздать шаги, которые привели к написанию рассказа, обычно требуется память близкая к абсолютной, если только вы не из тех методичных авторов, что стараются записывать идеи, их разработку и прогресс в блокноте. Впрочем, как появился «Кукольный дом», я помню очень четко.

Я гулял с сыном Брайаном, тогда двухлетнего возраста, и мы рассматривали фантастический кукольный домик в старом Смитсоновском музее. Брайан заинтересовался некоторыми куклами и спросил, «настоящие ли это люди», могут ли двигаться и так далее. Мне вспомнился рассказ М. Р. Джеймса о кукольном домике восемнадцатого века, где куклы оживали после полуночи – с весьма мрачными последствиями; но, очевидно, эту идею я уже взять не мог. Затем без особых на то причин я задумался о Доме Веттиев в Помпеях и о том, что из этой красивой летней резиденции вышел бы чудесный кукольный домик. Далее, все еще мысленно пребывая в окрестностях Неаполя, я вспомнил рассказ Петрония о сивилле, пойманной и заточенной в бутылку. Затем я снова задумался о вопросе своего сына, и так разные мысли смешались, а рассказ принял свои грубые очертания. (Все это промелькнуло где-то за тридцать секунд.) По дороге домой я уже думал конкретнее и систематичнее, а к возвращению имел черновое представление. Так у меня рождается большинство сюжетов – с применением всех раздражителей и каждой секунды свободного времени; потому что у меня всегда была полная занятость и я писал для удовольствия, расслабления – мне трудно в принципе не писать.

Опасность моего «опасного видения» на самом деле видна с самого начала. Джим Эллиот – это выскочка, который еще никуда не заскочил, человек с великим будущим позади. Ему хочется «подняться на социальном лифте», как выражаются социологи, в том числе в отношении характера. Он был женат дважды, живет в очень дорогом пригородном микрорайоне в надеждах, что однажды доход догонит его образ жизни, – как отдельные примитивные культуры считают, что если воссоздать следствия, которое следует из причины, то сама собой воссоздастся и причина: облейся водой – и пойдет дождь. Жизнью Элиота все еще руководит опасное видение: видение страны Наживы, больших баксов, хрустящих купюр, осыпающихся с денежных деревьев, будто осенняя листва; а тем временем, еще до приобретения кукольного домика, он ведет себя так, будто его видение – правда. Ну а что не может потратить он сам, с тем всегда поможет жена. Он на мели; в долгах; жонглирует кредитами; в нужде; на грани; близок к срыву. Вот почему он готов поверить в невероятное. Вот почему с радостью принимает сомнительный дар от умирающего, который очевидно является его врагом. И вот почему даже после пары неудач – ясных предупреждений – не сдается: его не отпускает опасное видение о том идеальном трюке, что распахнет двери в американский монетный двор.

«В обычаях богов, – сказал Цезарь вождю Ариовисту, – возвышать людей, чтобы тем ужаснее было падение». Джим Элиот даже не так уж высоко поднимается – разве что на минутку; но падение все равно ужасно.

Большинство моих романов и рассказов, как я обнаруживаю, вращаются вокруг денег, секса и статуса. Конкретно этот – о деньгах и различных символах, на которые их разменивают люди; о легких деньгах и вечном опасном видении – будто где-то рядом, прямо за углом, в другой стране, в другом времени, в другом измерении есть беспроигрышный способ их раздобыть.

«Секс и/или мистер Моррисон»

Предисловие

Никто не пишет так, как Кэрол Эмшвиллер. Абсолютно никто. И никто не писал. Она находится в отдельной категории, говорит своим голосом, не поддается сравнениям, исследует территории, которые обычно считаются опасными, и похожа на чистого творца больше любого писателя, что я читал.

О Кэрол говорить трудно… как и о ее творчестве. Они не сходятся с обычными символиками и мерками. А самой Кэрол (для незнакомцев) трудно говорить за себя. Есть у нее такое свойство: при критическом анализе скатываться к жестикуляции, бормотанию, нащупыванию звуков. Этого косноязычия днем с огнем не найти в ее рассказах. (Возможно, она просто часто их переписывает, чтобы найти слова под конкретную историю, но это все равно происходит постфактум. Идея есть сразу, а дальше – уже ремесло писателя: принимать или отвергать различные вибрирующие элементы, пока не обретешь особую гармонию.) Из этой разницы я делаю логичный вывод: красноречивей всего Кэрол Эмшвиллер говорит в своем творчестве. Обычное дело для лучших писателей. И обычное – для многих особенных людей.

Что касается «чистого творца», она – первый писатель, который сказал, что пишет себе в удовольствие, и я поверил. У нее редко бывают коммерческие истории. Это откровенные личные видения. (Я всегда утверждал, что автор сперва должен научиться азам ремесла, умению написать продаваемый,