Опасные видения - Коллектив авторов

И пожалуйста – мы смотрим друг другу в глаза. Смотрим, и он как будто понимает меня не больше, чем я – его, и все-таки обычно его разум опережает мой, ускакивает прочь на незаконченных фразах. Его глаза даже не тоскливые и еще не удивленные. Но пупок – дело другое. Вот оно, наконец-таки: Божье око. Угнездилось в обширном пустом небе, как солнце на изгибе вселенной, подмигивая мне теплом – благожелательное, доброе подмигивание. Брюшное око принимает и понимает. Брюшное око узнает меня и смотрит на меня так, как я всегда хотела, чтобы на меня смотрели. (Да, если я пойду и долиною смертной тени[128].) Теперь я тебя вижу.

Но и я вижу мистера Моррисона. Там, внизу, кожа обвисает дряблыми пластичными складками, и там есть маленький кружок медного цвета, будто пятидесятицентовик, собранный из множества пенни. Посередине – дырка, и она по краям в зеленой окиси. Наверно, это разновидность «голого костюма», и если половые органы и есть, то они скрыты за этой жаркой и рябой подражательной кожей.

Я смотрю в его девчачьи глаза – и они пустые, словно зрачки целиком белые, пустые, будто вообще бесполые, яйца без желтков; будто он сделан как кукла-мальчик, только с круглой дыркой, чтобы выливать воду.

Боже, думаю я. Я не религиозна, но думаю: Боже мой, а потом встаю и каким-то образом, прихрамывающим бегом, убираюсь оттуда, по лестнице, будто в полете. Захлопываю дверь своей комнаты и заскальзываю под кровать. Самое очевидное укрытие – но стоит там оказаться, как я уже не могу выйти. Лежу и жду его гром на лестнице, рев его ног, расщепляющих ступени, руку, отбрасывающую прочь перила.

Я знаю, что скажу. «Я принимаю. Принимаю, – скажу я. – Я полюблю, уже люблю, чем бы ты ни был».

Я лежу и слушаю, глядя на свисающий край своей простыни, в абсолютной тишине дома. Разве в таком странном затишье может здесь быть кто-то живой? Не засомневаться ли и в собственном существовании?

– Бог знает, – скажу я, – нормальна я сама или нет. – (А как понять, если подобные вещи прячутся?) – Скажите им всем, что мы принимаем. Скажите им, что уродливы только голые костюмы. А все ваши ямочки, плямочки, морщины, борозды, шишки и неровности – мы принимаем все, что есть. Ваши петли, нити, червячки, кнопки, инжир, вишенки, лепестки, ваши маленькие штучки жабьих форм, бородавчатые и зеленоватые, ваши кошачьи языки или крысиные хвосты, ваши устрицы, одноглазые между ног, подтяжечные змеи, улитки, – мы принимаем. Мы верим, что правда достойна любви.

Но какая же долгая тишина. Где он? ведь после того, что я увидела, он должен (должен ведь?) спуститься ко мне. Но куда он запропастился? Может, думает, я заперлась, но я же не заперлась. Не заперлась.

Почему он не идет?

Послесловие

Блейк писал: «Голова – Величие, сердце – Сострадание, чресла – Красота, руки и ноги – Гармония»[129].

Было бы неплохо жить в обществе, где чресла действительно считаются Красотой. Мне кажется, любое другое мнение – непристойно. Как бы, вот же они. Почему бы их не любить? Нельзя же их прятать, а потом думать, что люди вырастут без мысли, что их прячут неспроста. (И если задуматься, что любое – или почти любое – животное в мире явилось на свет из-за того, что мы зовем «грязным словом», то наше общество и правда кажется больным.)

Я написала на эту тему серию рассказов. «Секс и/или мистер Моррисон» и правда пришел мне в голову на балете «Весна священная» в Метрополитен-опере. Это для меня, кстати, редкость, – просто билеты подарили. Танцовщики выступали в «голых костюмах» – трико цвета кожи с отпечатками рук и полосами в стиле нательной раскраски. Сидя в зале со вроде бы взрослыми и женатыми людьми (и каждый правда был какого-либо пола – а их же всего два… господи, всего два!), я вдруг вспомнила, что в детстве действительно верила, будто люди обязаны прикрываться, потому что все отличаются друг от друга. Я понимала, что есть общее разделение на мужчин и женщин – ну знаете, у мальчиков наружу, у девочек – внутрь (хотя в том возрасте, наверное, еще думала «у мальчиков наружу, у девочек – ничего»), но на этом сходство явно же должно заканчиваться. И сколько красот и чудес мы бы увидели, думала я, если бы люди не носили одежду.

Все это вспомнилось, пока я сидела на балете. Вдруг голые костюмы на сцене показались очень странными – будто мои детские мысли были единственно возможным логичным объяснением для этого укрывательства. Ну а зачем еще взрослым – особенно этим зрителям, образованным и в годах, и все какого-то пола и вроде бы в браке, – зачем им смотреть представление с наготой понарошку? Нелепо!

Вот и появился этот рассказ…

«Будет ли прах славить Тебя?»

Предисловие

Каким-то образом, совершенно необъяснимо, я стал ценить Деймона Найта, первого президента и основателя Американской ассоциации писателей-фантастов. По размышлении объясняю это тем, что он женат на Кейт Вильгельм, которая пишет лучше меня – обидная для меня истина, но все-таки из тех, что в конце концов неизбежно приходится признать. А еще Кейт намного красивее. Ergo, раз Кейт пишет лучше меня, я признаю, что она и как человек лучше меня, а раз она лучше как человек, должно же быть в Деймоне хоть что-то достойное восхищения и потраченного времени, что она разглядела, и из уважения и любви к Кейт я и позволил им перелиться на Деймона. Ситуация в лучшем случае неловкая и совершенно неприглядная.

Есть те, кто утверждает, что Деймон Найт и сам по себе заслуживает внимания. Как автор «Мостовых ада», «Аналогов» и «Смены разума» (Mind Switch), которые многие считают блестящими романами чистого спекулятивного жанра. Как редактор A Century of Science Fiction, Cities of Wonder, 13 French Science Fiction Stories и одиннадцати других антологий, считающихся пиком авторитетности в жанре. Как критик, увековеченный сборником эссе «В поисках чуда», что в 1956-м принес ему «Хьюго» как лучшему рецензенту фантастики. Все это говорится в защиту Деймона Найта. Может, в этом даже есть какой-то смысл.

Но если и так, если Найт и вправду эталон, как нас убеждают его фанаты, объясните-ка тогда следующее:

почему Найт в ресторане с друзьями, глядя на меня с Джеймсом Блишем за