Опасные видения - Коллектив авторов

Так заканчивается письмо, которое помогло мне и поддержало. А прилагалась к нему 20-я из «Двадцати поэм о любви» Пабло Неруды в переводе Кристофера Лога (Twenty Love Poems based on the Spanish of Pablo Neruda). Из сборника Songs, изданного Hutchinson & Co. Эта самая свобода давать, эти умение и страсть отвечать на любовь и излучать ее во всех проявлениях – все это и делает Старджона таким мифическим созданием. Сложный, терзаемый, страдающий, благословленный невероятной добротой и прежде всего – невероятно талантливый: в том, что вы сейчас прочитали, – душа Теодора Старджона. Теперь прошу, перейдите к самому лучшему, что можно найти у писателей: к творчеству, помогающему продолжать жизнь. И спасибо.

Если бы все мужчины были братьями, ты бы выдал за кого-нибудь из них свою сестру?

Теодор Старджон

Солнце стало сверхновой в 33 году П. И. «П. И.» – это «После Исхода». Можно сказать, что Исход состоялся где-то через сто пятьдесят лет от Р. Х. «Р. Х.» – это «Разработка Хода». Ход, если без технических подробностей, – это устройство чуть проще Женщины и намного сложнее секса; благодаря ему судно перестает существовать здесь и одновременно появляется там, минуя все ограничения скорости света. Можно написать довольно впечатляющую историю астрогации о Ходе, со всеми деталями о «здесь» и «там», довольно философскими трудностями поиска их взаимоотношений, но у нас с вами не такой научно-фантастический рассказ.

Для контекста лучше сразу уточнить, что Солнце стало сверхновой не сразу, а было так любезно дать нам достаточно времени для подготовки, поэтому первые пятьдесят лет от Р. Х. прошли в совершенствовании Хода и запуске беспилотных исследовательских миссий, которые открыли множество пригодных для заселения планет, а следующие сто – в попытках подготовить человечество к исходу. Естественно, возникло множество идеологических групп с самым широким разнообразием версий той или иной Идеальной Культуры, и многие ожесточенно враждовали друг с другом. Но Ход подарил так много новых миров на значительном субъективном расстоянии от родительской планеты, что спорщикам можно было обойтись без свар: всего-то подай заявку на свою планету – и ты ее получишь. Сравнительный анализ всяких культурных теорий был бы довольно занимателен, но у нас с вами и не такой научно-фантастический рассказ. Не совсем.

Короче говоря, вышло так, что всего за три десятка лет с лишним Земля обезлюдела, когда многие тысячи кораблей отчалили на сотни планет (оставив позади, разумеется, неизбежных упрямцев, которые хотели умереть на Земле, что, разумеется, и сделали – неизбежно) и новые планеты осваивались с разной степенью отваги и довольно широким разбросом по шкале успешности.

Вышло, однако, и так (по причинам слишком заумным, чтобы разъяснять в таком научно-фантастическом рассказе), что Центральный Ход на Земле – центральный компьютер – остался не только единственным способом учета всех планет, но и единственным способом для них учитывать друг друга; и когда компьютер прибавил и свой яркий мелкий проблеск в океан огня сверхновой, у планет просто не осталось возможностей найти друг друга без трудоемких поисков с помощью беспилотных кораблей и скачков через Ход. Прошло немало времени, чтобы новые планеты дошли до нужных технологий, и еще дольше – чтобы те заработали, но в конце концов на планете, которую назвали Террату (где суффикс означал одновременно и too – «тоже», и two – «2») за то, что она оказалась третьей планетой от солнца типа GO, появилась штука под названием Архив – этакая служба учета и расчета для всех известных обитаемых планет, – и так эта планета стала главным диспетчером по связи и торговле – очень удобно для всех сторон. Побочным эффектом, понятно, стало общее мнение на Террату: мол, раз планета – центр связи, то она и центр вселенной, а раз она центр вселенной, то ей вселенной и править; но таков уж профессиональный риск всех сознательных существ.

Вот теперь уже можно начать разбираться, что же это за научно-фантастический рассказ.

– Чарли Бакс, – рявкнул Чарли Бакс, – на встречу с Мастером Архива.

– Конечно, – ответила красивая девушка холодным голосом, каким красивые девушки говорят со спешащими и возмущенными посетителями, которые явно не замечают – или не ценят, – что девушка красивая. – Вы по записи?

И ведь казался таким приятным молодым человеком, несмотря на всю спешку и возмущение. Но, впрочем, то, как он разом перечеркнул всю свою приятность, когда наконец опустил прищуренный взгляд на ее личико и все равно не оценил ее красивость, ее делало такой же некрасивой, как его – неприятным.

– А у вас, – спросил он холодно, – есть книга записей?

На это девушке ответить было нечего, потому что книга была – лежала раскрытой прямо перед ней. Она нашла золотым и узорно подстриженным ногтем его имя, с отрицательным воодушевлением сверила имя и его лицо, провела ногтем по странице и нашла время записи. Посмотрела на циферблат, встроенный в ее стол, провела рукой над интеркомом и сказала:

– К вам мистер Чарли… э-э… Бакс, Мастер Архива.

– Впустите, – ответил интерком.

– Можете войти.

– И сам знаю, – ответил Чарли Бакс отрывисто.

– Вы мне не нравитесь.

– Чего? – спросил он, но думал уже о чем-то другом и пропал за дверью и раньше, чем она успела повторить.

Мастер Архива проработал на своей должности достаточно, чтобы ожидать, получать и любить вежливость, почтение и послушание. Чарли Бакс же вломился в кабинет, хлопнул на стол свою папку, уселся без приглашения, придвинулся и заревел с красным лицом:

– Вашу ж…

Мастер Архива нисколько не удивился, потому что его предупреждали. Он заранее спланировал, как поставит на место этого дерзкого молодого человека, но при личной встрече с наглостью Бакса все его планы оказались чуть менее чем бесполезными. И вдруг он удивился, потому что одного взгляда гостя на то, как Мастер Архива разинул рот и слабо всплеснул руками (а ведь сам уж думал, что давным-давно забыл такой жест), хватило для того, чего не достигли бы никакие планы.

– А-а-а… вот же хреномантия, – проворчал Бакс, заметно сдуваясь. – Худо хлебанная харчистая хреномантия. – Он бросил взгляд на вскинутые в ужасе брови старика и ослепительно улыбнулся. – Вы-то, наверное, не виноваты. – Улыбка пропала. – Но из всех гидроцефальных, идиотских, кретинских волокит, что я видел в жизни, это – самая дебильная. Вы хоть знаете, сколько порогов я оббил вот с этим… – он постучал по столу тяжелой папкой, – с тех пор, как вернулся?