Опасные видения - Коллектив авторов

Только я их ищу не из-за страха или отвращения. Я открыта и непредвзята. Это понятно, когда я, например, говорю, что никогда не видела (и не странно ли это?) органы, которые зачали меня, – ни отца, ни матери. Бог знает, какими были они, что это значит для меня.

И вот я жду, постукиваю мысками в тапочках и грызу ногти. Созерцаю нижнюю, нелакированную поверхность столешницы. Провожу по волокнам ногтем большого пальца. Опять ем печеньки и думаю, не заправить ли ему постель, но потом передумываю. Сосу руку, пока она не становится вся красная на мягком сгибе локтя. Время продвигается медленными рывками, как школьные часы, и я ползу по полу и вытягиваюсь за книжками и журналами. Читаю первые абзацы в десятках. И здесь в пыли, и ранее, лежа в рубашках и носках, я чувствовала какой-то запах и такой сероватый животный пушок, от которого чувствую себя надежнее, будто и правда имею право находиться в этой комнате и ползать так, чтобы мистер Моррисон меня не замечал – разве что гладил бы по голове, когда я проползу мимо.

Тук… пауза. Стук… пауза. Его шаги пропустить невозможно. Дом прямо-таки кричит о его присутствии. Полы со скрипом просыпаются и кренятся к лестнице. Перила скользят под его скользкими мясистыми руками. Обои вдруг будто кишат клопами. Он наверняка думает: ну, хотя бы в этот раз она не подглядывает за мной из своей двери. Какое облегчение. Можно полностью сосредоточиться на подъеме. На подъеме ног против тяжести. О-о-о. Ух. Пауза, будто он смотрит на картину на стене.

Я семеню обратно под стол.

Так странно, что первым делом он кладет газету на стол и садится с коленями у меня перед носом – натуральные стены, печи коленей, пышущие теплом и сыростью, выделяющие миазмы тонких ароматов мокрой шерсти и пота. Что за широкая округлость у этих коленей. Будто выставленные для меня материнские груди. И наверняка такие же мягкие. Почему я не могу прислониться к ним щекой? Обратите внимание, как он умеет сидеть совершенно спокойно, не притоптывая ногой, не напрягая ритмично бедро. Он не такой, как мы, но может ли такой человек в принципе совершать мелочи?

Косвенные улики накапливаются – но пока это все, что я узнала, и пришла пора чего-то поконкретнее. Мне всего-то хватит одной вещи, одного факта.

Он читает, поправляет штаны в промежности и читает дальше. Выдыхает ветра колбасы и чеснока, и я вспоминаю, что время ужина уже прошло, и достаю сыр и ем как можно медленнее, мелкими кроличьими укусами. Растягиваю один кусочек на полчаса.

Наконец он идет через коридор в ванную, а я перебираюсь под рубашки и носки и вытягиваю ноги. А вдруг он раздевается так же, как моя бабушка, – под ночнушкой? Или – в его случае – под какой-нибудь гигантской штукой размером с покрывало для двойной кровати?

Но нет. Он вешает пальто на маленькую вешалку, а галстук – на ручку чулана. Я принимаю его рубашку, так что приходится сооружать другую смотровую дырочку. Вот он снимает обувь, а вот – носки. Падают огромные штаны с медленным, незрячим усилием (он таращится в окно). Приступает к пожелтевшим подштанникам, сначала почесавшись и вызвав землетрясения по всем ягодицам.

И где он только купил такие слоновьи подштанники? В каком магазине они лежали сложенными на полке? На какой фабрике женщины за швейными машинками передавали друг другу эти потусторонние предметы одежды? Марс? Венера? Скорее всего, Сатурн. А может, наоборот, какое-то крошечное место, какая-нибудь луна Юпитера с воздухом меньше одного квадратного дюйма на поверхности и гравитацией еще меньше, где мистер Моррисон скачет через три ступеньки за раз или через заборы (ведь он не такой уж и старый) и танцует всю ночь напролет с девушками его размера.

Он щурится своими восточными глазами на люстру и снимает подштанники, роняет на пол. Я вижу Аллеганы бедер и ягодиц. Как такой человек может стоять голым даже перед маленьким зеркалом? Я теряюсь, загипнотизированная. Цвет кожи описать невозможно так же, как серо-голубые глаза или океан. Они светло-коричневые, розовые, оливковые, и красные, и иногда иссиня слоновье-серые. Наверно, его глаза привычны к таким множествам, к мириадам, к скоплениям, к изобилию себя, к невоздержанному избытку, к универсальному, к астрономичному.

Я совершенно покорена. Лежу в своем коконе из рубашек, даже не дрожа. Глаза не осознают всего, что видят. Он совершенно вне моего постижения. Можете представить, какими тонкими ему казались мои запястья? Он думает (если вообще обо мне думает), он думает: она наверняка из другого мира. Какие чужеродные лодыжки и кости ног. Как выпучены ее глаза. Какая зеленая кожа в тенях по краям лица. (Потому что надо признать, что я в таком же далеком конце спектра человечества, как и он.)

Меня вдруг тянет запеть. Сердце мурлычет в горле гимнами, такими медленными, как пел бы сам мистер Моррисон. Неужели, думаю я, это любовь? Моя первая настоящая любовь? Но разве я не всегда страстно интересовалась людьми? Или скорее теми, кто меня увлекал? Но не отличается ли нынешнее чувство? Может ли любовь прийти ко мне так поздно в жизни? (Ла-ла-ли-ла от того, кто славится в молитве[127].) Я зажмуриваюсь и с головой ныряю в рубашки. Улыбаюсь в грязные носки. Можете только представить, чтобы он занимался любовью со мной!

Выползаю на четвереньках за старые книги под его рассеянными, направленными в потолок взглядами. Это место понадежнее, чтобы стряхнуть с себя глупость. Да он мне в самые младшие сыновья годится (если бы у меня когда-нибудь был муж). И все же, будь он моим сыном, как бы он меня перерос. Я вижу, что мне за ним угнаться (как оно и заведено с сыновьями). Мне придется любить его, как мышь любит руку, что чистит клетку, и с таким же непониманием, ведь я явно вижу только его частичку. Я чувствую больше. Я чувствую огромность глубже. Я чувствую такие излишки массы, которые еще не могу и вообразить. В моих глазах отпечатались округленные образы увиденного. По углам комнаты словно стоит таинственная тьма, а его тень одновременно накрывает окно на одной стене и зеркало – на другой. Он явно прям как айсберг: всемеро больше под поверхностью.

Но теперь он повернулся ко мне. Я выглядываю из-за книжек, прячась под журналом, как от