Обратный отсчет: Равнина - Токацин

— Я тебя слышу, — отозвалась Кайшу; линзу перечеркнула багровая молния. — Будь осторожен в своих обвинениях.

— Я говорю только о том, что все видели, — сказал гуманоид, обводя галерею тяжёлым взглядом. — Страж Гор! Что ты скажешь о союзе чужаков и Сэта? А о Джагулах? О пришельцах из-за ворот? О разрезанном на части времени? О вещах, которых не должно существовать?

Гедимин мигнул. «Ну, это просто. Вся Равнина. С её идиотской физикой и квантовыми тварями. Но он ведь не об этом…»

— Нет плохого в перемирии, — пробормотал знакомый голос. Оглянувшись, Гедимин увидел угрюмого Хассинельга. Он держался у стены, не поднимая посоха, но его лицо странно подёргивалось — будто он стискивал челюсти, то ли желая что-то сказать, то ли не решаясь.

— Если это перемирие, — развернулся к нему бронированный гуманоид. — Если это не ловушка! Чужаки из заражённого мира… Сколько уже свидетельств, что они заодно с нергонами⁈ Скажи, страж Гор, — что они сделали с пойманным Райвигом?

— Эй! — крикнул Гедимин, запрокинув голову; давление в груди уже стало невыносимым. — Ваша грызня нас не касается! Мы не дикари, чтобы…

Гуманоид ударил посохом в пол, высекая белые искры.

— Мои слова! Чужаки из запечатанного мира, пропитанного заразой… Они считают нас дикарями, наш мир — уродливым и бессмысленным. Они хотят его переделать! От их повадок, от того, что они всегда друг с другом делали, стошнило бы Джагула. Но они говорят, что мы — дикари. Что это Равнина безумна. Ты слышишь, Хранящее Сердце?

«Заразой⁈» — Гедимин двинулся вперёд — и остановился: стало больно дышать. «Повадки… Они… они ведь что-то знают. О войне? Или даже о том… Has— sulu!»

Сбоку сверкнуло — Хассинельг поднял посох.

— Милосердие к нергонам — это что, преступление? Да они даже зверя не станут…

— Своя кровь, — бросило существо, похожее на моток колючей проволоки; белый посох горел среди её витков, посылая в линзу плотный поток света. — Эти чужаки сродни нергонам — так же одержимы кровью и властью. Они рады бы всю Равнину взять под свою руку и переделать по своей воле. И если смогут — возьмут и переделают. Эта зараза — везде искать новшества, изощряться в выдумках, ни на что не оглядываясь… Пусть он скажет, что она сделала с его миром.

— В том, что они принесли на Равнину, я не вижу вреда, — отозвалась Кайшу. Её диск почернел, и все лучи тонули в нём.

— Никто из нас не ищет власти, — сказал Айзек. — Если кто-то бывает резок в словах…

— Резок в одних словах и лжив в других, — перебил его бронированный гуманоид. — Молчи, чужак. Не ты назвал себя верховным жрецом Пламени. Не ты готов сжечь Равнину и построить её заново. Пусть говорит тот, чьё имя Дим-мин. Пусть он скажет, почему смеётся над богами. Что выращивает в сердце нового Пламени. Почему его разум закрыт ото всех. Пусть он скажет, зачем пришёл.

Гедимин ошалело мигнул. «Что он там несёт⁈»

— Я строю станцию, — буркнул он, глядя на плотный, почти твёрдый луч, протянувшийся из чёрного диска к его груди. — Обещал — и строю. Построю — уйду. Вам она была нужна? Так не мешайте.

— Не мешать тебе в чём? — гуманоид протянул к нему горящий посох. — Зажечь новое Пламя — и передать его нергонам?

— Хранящее Сердце! — заговорило другое существо, будто собранное из хитиновых трубок и длинных волосков. — Да будет работа чужаков остановлена! Беды ещё не случилось — но она близка. Когда тварь, выращенная ими, наберётся сил — кто сможет с ней справиться?

— Ты говоришь о новом Пламени? — спросил Айзек, крепко схватив Гедимина за плечо. Вепуат, ухитрившийся его обогнуть, вцепился в сармата с другой стороны. Но тот и не собирался никуда идти — мозг искрил и плавился, не вмещая услышанное. «Да они тут что, мутировали⁈»

— Осторожнее, страж Тахушсу, — донеслось из-под потолка. В зале заметно потемнело.

— Ты в тревоге из-за чужаков и их дел. Но оскорблять Пламя…

— Единственное Пламя горит здесь, — отозвался бронированный гуманоид. — И оно нас здесь собрало. То, что выращивают чужаки, родилось из Живого Металла — и их крови. Из отравленной крови безумных пришельцев. Что оно переняло от них? Что оно сделает, когда наберётся сил?

— Его песня уже меняет Равнину, — хитиновое существо указало на песочные часы. — Уже влияет на все стихии! Если оно обернётся против нас, против тебя, — у кого хватит сил его убить?

Гедимин вздрогнул всем телом. Линза вздулась, зеленея изнутри. Дозиметры заверещали. Из колодца, упираясь в распухающий диск, бил ослепительный холодно-зелёный свет. Хитиновое существо, коротко вскрикнув, отлетело к стене и осталось там лежать. Стражи отшатнулись, закрывая глаза.

— Дим-мин! — услышал сармат стон откуда-то сверху. — Пламя… ярость… не сдержать!

«Hasu!» — он взглянул на генератор защитного поля. «Без толку! Если только ипрон… Но куда⁈»

Чужая рука — или даже две, с двух сторон — сбили со шлема височные щитки. Острая боль пронзила череп. Теперь Гедимин не видел ничего, кроме света. Серебристо-зелёная плазма клубилась со всех сторон, пронизываемая лучами. Он зажмурился, но свет проходил и сквозь веки.

— Идиоты, — прохрипел сармат, цепляясь за что-то невидимое. — Никто не посмеет… не дотронется до него. Никто ему не навредит. Оно никогда… ничего плохого… Скажи им, ты-то знаешь!

«Ипрон,» — пульсировало в мозгу. «Если внести в активную зону… один слой — мало, но… расплав — он упадёт… упадёт, куда нужно. На ипрон ничто не влияет, только внести…»

…Влажная ткань коснулась его лба. Гедимин вскинулся, ошалело мигая. Сквозняк на мокрой коже казался обжигающе ледяным. Красный свет опалил глаза, и сармат зажмурился.

— Лежи, атомщик, — Айзек осторожно провёл пальцем по его виску. — Тебе крепко досталось.

Кто-то сбоку то ли усмехнулся, то ли всхлипнул.

— И, что хуже всего,