Дом бурь - Йен Р. Маклауд

еще, и в конце концов эфир загудел в ее жилах. Огромная красная тень балдахина затрепетала в дивосвете. Улыбаясь, напевая, сияя, Элис вернулась к саквояжу и достала черные, излучающие эфирное сияние страницы, на которых было записано величайшее из ее заклинаний, и стала танцевать с ними, а они светились, скользили и падали. Затем освещение изменилось. Наконец-то дали электричество, пусть даже одинокая лампочка была тусклой, как сегодняшнее солнце, и такой же нежеланной. Элис погасила ее небрежным взглядом, и в ту же секунду ее патефон издал долгий медленный рык, оживая. Песня не имела ничего общего с прелестью мотива, который вельграндмистрис уже напевала, но она позволила пластинке вертеться, и игла со свистом и треском дошла до конца канавки. Да, так гораздо лучше. Музыка, свист, вздох. Приливы света. Что-то огромное, живое. Океаны и пещеры. Утраченное лето вернется к ней. О да, Инверкомб – или то, что притаилось за ним. Элис Мейнелл улеглась среди разбросанных листочков с заклинанием, в тени собственных замыслов, и с улыбкой погрузилась в сон.

XI

Шествие, сонмище, вереница сгорбленных спин, шляп и голов, к которым теперь добавились разнообразные повозки и тачки, а также возовики и пони разной степени истощения, вновь змеились по землям Запада. Источая дым и вонь, она то разбивалась на ссорящиеся группы, то прирастала фрагментами, которые приветствовали друг друга. Флаги и знамена, куски брезента и шесты, даже зонтики плясали над ней. Кто-то мог внезапно зарыдать, кто-то запеть. Обычно Владычица жуков бегала впереди, звала и манила с растущим волнением, дескать, да, сюда, прислушайтесь, мы на правильном пути. Что-то внутри нее – та женщина, которой она когда-то была, – действительно узнавало эти дороги.

Снег растаял, но холод усилился. Каждый шаг по грязи, покрытой осколками льда, был громким, а грохот колес и шорох волокуш заставляли живые изгороди колыхаться. Если шествие и боролось с какой-то явной стихией, пересекая местность, охваченную зимней иссушенной серостью, то это определенно была стихия звука.

Бум-бам-бум…

Мэ-ри-он…

По пути к последователям присоединялись музыканты или, по крайней мере, те, кто воображал, что способен творить музыку, и каждый из неустанно циркулирующих от человека к человеку слогов сопровождался звуком трубы, экстатическим воплем, грохотом барабана. Эффект был гипнотический, особенно теперь, когда процессия растянулась настолько, что ритм прокатывался по ней волнами, то нарастая, то затухая. Сильнее пронзительных криков Владычицы жуков, сильнее многочисленных отдельных звуков, которые в морозной дали сливались в холодный рокот, как будто доносившийся из той самой земли, по которой они странствовали; этот ритм подавлял всех и вся.

Женщина, которую звали так же, коротко остригла волосы и нарядилась в толстую войлочную шапку, мешковатые штаны с веревкой вместо пояса, разваливающиеся ботинки, от которых болели ноги, и шинель. Этого не хватало, чтобы согреться даже в самой гуще ковыляющей толпы, и она бы что угодно отдала из того, чего не имела, за достойную пару перчаток, однако благодаря одежде ее обычно принимали за мужчину – по крайней мере, тот, кто пытался с ней заговорить и слышал что-нибудь в ответ, думал, что имеет дело с парнем. Впрочем, этот «парень» всем своим видом предупреждал, что лучше к нему не приближаться.

Ральф Мейнелл – точнее, инвалид с жидкой бороденкой, в которого Ральф Мейнелл превратился, – теперь шел рядом, и Мэрион Прайс предположила, что безумие войны или этого шествия, а может, степень общей усталости выразились в том, что ни один из них как будто не удивился при виде другого. В конце концов, над процессией последователей витали многочисленные отголоски чужих утрат и воссоединений, любви и вражды; того, что забылось, и того, что возродилось…

– Я столько всего повидала после бегства из Бристоля, – сказала она ему. – До того я еще могла притворяться, что все в порядке. Я могла внушать самой себе, что в происходящем есть какой-то смысл и надежда на спасение жизней.

– Эта война… – прошептал Ральф и прижал ладонь ко рту; они брели посреди тесной толпы, которая ворчала, кричала и топала, пока он содрогался в приступе кашля, и Мэрион ждала его окончания. Она много раз видела такой горячечный румянец и зыбкое, наигранное воодушевление у туберкулезных больных и знала, что обычно все это предваряет заключительный кризис. – Она как наркотик, зависимость, – проговорил он в конце концов. – Сама видишь, куда она завела меня. Я даже думал, что сумею все закончить к Рождеству… я имею в виду войну. По крайней мере, взять Херефорд. Но все, что я сделал, – это причинил больше, намного больше смертей…

Кашель утих. Мэрион заметила, что на нем все еще надета потрепанная форма старшего офицера Восточной армии, но никто из окружающих не обращал внимания,

как не замечали они и того, что сутулый человек рядом с бывшим солдатом, то ли мужчина, то ли женщина, на самом деле представляет собой физическое воплощение Мэрион Прайс.

– Так вот почему ты удрал из Херефорда? – спросила она, когда они прошли еще немного. – Дезертировал… или что конкретно ты натворил?

– Меня арестовали. Я пытался связаться с Западом, восстановив телефонную связь. Я думал, что смогу поговорить с ними о мире.

Мэрион почти улыбнулась. Возможно, хромающий рядом с ней инвалид действительно сохранил в себе что-то от прежнего Ральфа Мейнелла с его нелепым идеализмом и верой в существование здравого смысла и логики.

– А потом?

Он снова закашлялся.

– Я попал в засаду. Думаю, Владычица жуков жаждала заполучить меня так же сильно, как тебя.

– Зачем?

– Она помнит нас по Инверкомбу или думает, что помнит. В прошлой жизни она была гильдейкой, докторшей Фут. Мы встречались с ней в Хотуэллсе. Помнишь? В тот раз, когда поехали в Бристоль.

Мэрион кивнула. Раньше было трудно вообразить, что человек может измениться до такой степени. Но теперь перед ней был Ральф, живое доказательство, да и она сама…

– Все пути ведут в Инверкомб, – вздохнул он. – Все без исключения.

– Но почему? Почему мы?

– Мы – ничто. А вот они, – он обвел рукой последователей, – имеют значение.

– Но это безумие.

– И ты идешь с нами, Мэрион. – Он слегка понизил голос при упоминании ее имени, хотя она сомневалась, что кто-нибудь еще услышал его хриплый шепот в этом топающем и вопящем стаде. – Значит, ты тоже сумасшедшая.

Местность, которую они пересекали, к счастью, не пострадала от разрушений в ходе боев. Те жители, которые не покинули свои дома, настороженно наблюдали из окон верхних этажей или приоткрыв дверь, а немногочисленные солдаты и полицейские при первых признаках шествия произвели нехитрые подсчеты и