Дом бурь - Йен Р. Маклауд

многим пациентам, с которыми ей приходилось сидеть рядом в их смертный час, просит отпущения грехов. Но она не могла его дать. Та девушка или молодая женщина, которая могла, давно покинула этот мир, как и тот самонадеянный молодой человек. Возможно, вместо прощения она могла бы даровать новому Ральфу истину. Но это оказалось самым трудным; с истиной так всегда. На протяжении всех скитаний по полям сражений зимней войны ей было сложно думать про Айнфель. Воспоминания о колыбели, морщинистых пальчиках, запахе пушистых волос – все, о чем она пыталась забыть с того дня много лет назад, когда, идя прочь из Бристоля вдоль Эйвон-Кат, решила отправиться вверх по реке, – все вернулось той ночью, когда она просматривала записи в приюте святого Альфеджа. Ее ребенок не умер. Но с этим знанием пришли все старые байки о монстрах, рожденных эфиром. И еще был папа, синее стекло, мамины пальцы в шрамах…

Мэрион спросила себя, думая о Ральфе, словно о пациенте, выдержат ли его разум и тело известие об их сыне. Это было сродни решению перевезти больного куда-то ради лечения, зная, что путешествие может его убить, или рассказать солдату, что все его товарищи погибли, или сообщить, что письмо, которое он послал невесте, вернулось с пометкой «По этому адресу не проживает»… Но эта боль, если «боль» было правильным словом, была в равной степени ее болью. И ведь надежда и вера еще живы? А если окажется, что нет, тогда, возможно, им с Ральфом будет лучше покинуть этот мир вместе.

– Послушай, Ральф… – начала Мэрион.

Она думала, насколько могла думать о таком моменте, что рассказывать о событиях и чувствах будет очень трудно, если вообще возможно. Однако слова полились рекой. И не только о ребенке, которого она теряла столько раз и столькими способами, что известие о том, что он якобы жив, казалось еще одной разновидностью разлуки; но еще и о ее семье, о реке и погибшем поселке под названием Клист, о снах про побережье и да, черт побери, про Ральфа и Инверкомб, о том, что сотворила с ней его проклятая мамаша, обо всех разрушенных планах и счастье того лета, которое она в глубине души по-прежнему с тупым упрямством пыталась восстановить.

Она ждала сомнений или изумления, но Ральф просто лежал рядом и слушал. Он прижался к ней поближе, и она почувствовала горячечный жар его тела, а потом, к своему великому разочарованию, начала всхлипывать.

– Кто знает, что к добру, а что к худу, Мэрион.

– Как эта война. – Она вытерла лицо, затем впилась пальцами в землю. – И прочее.

– Нет, я о другом. Ты же ее слышишь? – Владычица жуков, которой лихорадка даровала куда больше сил, чем Ральфу, все еще бродила среди последователей, заикаясь и вереща; крепчающий зимний ветер трепал кроны деревьев, завывая. – Завтра мы окажемся недалеко от Айнфеля. Скоро все узнаем…

По утрам было сыро и ветрено. Хоть Мэрион и Ральф жались друг к другу в самой гуще толпы, она замерзла как никогда в жизни, пока продолжался марш. Вчера и позавчера местность выглядела поразительно нормальной, но теперь немногие попавшиеся им дома оказались заброшены. Ветер пел унылую песнь, пронзая насквозь живые изгороди, и мир казался то ли недоделанным, то ли распадающимся на части. Но невозможно было не узнать окрестности, указатели и мильные столбы, очертания деревьев, цвет и текстуру холмов. Она даже ощутила близость моря. Вот деревянный палец указал на Айнфель, как будто это был заурядный населенный пункт, и процессия свернула, хотя сквозь речовку прорезался тревожный ропот, который сделался громче, когда впереди появился длинный темный забор. Несмотря на все рассказы о потрепанном войске Белозлаты и дворцах из грез, мало кто хотел посетить это место даже сейчас, среди неопределенности войны.

Затем дорога уткнулась в высокое заграждение из колючей проволоки, но Владычицу жуков это не смутило: она, действуя вполне логично, заставила их повернуть на юго-запад и вела все дальше, пока в конце концов они не наткнулись на открытые ворота.

Приободренные последователи хлынули в Айнфель, поборов страхи благодаря своей многочисленности, увещеваниям Владычицы жуков, а также поразительной обыденности того, что обнаружилось внутри. Дороги были из сильно заросших и перекошенных бетонных плит. Зимние поля и леса выглядели заброшенными. Ну надо же, восклицали последователи, пробираясь мелкими группками через покинутые пространства, среди покосившихся ветхих домишек с просевшими крышами, это же всего-навсего очередной поселок, разоренный войной! Но Мэрион, которая оставила Ральфа и побежала в авангарде повеселевшей толпы, поняла, что корни заброшенности Айнфеля уходят намного глубже. Здесь вообще кто-нибудь жил в конце нынешнего века? Впрочем, на крыше дома побольше виднелся светлый участок, и сад, заросший мертвой крапивой, демонстрировал некоторые признаки ухоженности. Входная дверь выглядела так, словно ее недавно выломал кто-то очень сердитый. Затаив дыхание, Мэрион оглянулась, но крики ближайших последователей все еще раздавались достаточно далеко. Она вошла.

Неужели момент настал, пришло ей на ум, неужели это то самое место? Хотелось крикнуть «Привет!», но скрипучая тишина угнетала, и поди знай, кто или что ответит ей здесь, в Айнфеле? Она миновала вымощенный серой плиткой холл, где царил полумрак, поскольку свет проникал через грязные окна. На гвоздике висел то ли плащ, то ли мантия, серая от плесени, но тяжелая и просторная, с капюшоном, как будто ее владелец предпочитал скрывать лицо. Мэрион потрогала мантию и почти решилась надеть. Но это смахивало на какое-то преступление, на кражу. Несомненно, здесь жили люди или существа, похожие на них. Ножи в кухне. Тарелки на столе. Ржавые ножницы. Забытая на сковороде еда. Кто бы ни обитал в этом доме, судя по слою пыли и обвалившейся штукатурке, они ушли несколько лет назад. За еще одним окном, на чьем стекле нашелся островок чистоты, простирался темнеющий лес на противоположном берегу небольшого ручья.

Этажом выше обнаружилось больше признаков того, что здесь кто-то жил, а потом внезапно куда-то подевался. Кровати. Кучи неимоверно старых газет, которые тем не менее, судя по аккуратно сложенным стопкам, однажды внимательно читали. Ну а чего она ожидала? Ребенка, которого вырастили чудища, или еще одно чудище? С самого начала войны Мэрион сталкивалась с последствиями чрезмерного воздействия эфира – она видела конечности, обросшие стальными пластинами, или ветвистые костяные рога, торчащие из окровавленной плоти, – однако такие пациенты попадались редко и неизменно умирали. Тех, кто пострадал сильнее всего, добивали задолго до того, как они могли бы попасть в полевой госпиталь, особенно если товарищи думали, что бедняги могут выжить. По крайней мере, так