Системный Кузнец. Трилогия - Ярослав Мечников

Громила замолчал, подошёл к верстаку, взял в руки деревянную деталь, затем повертел, оценивая вес, гладкость обработки. Видно, как в его глазах упрямое недоверие сменялось азартом ремесленника, который осознаёт красивое и умное решение.

— А если… — вдруг поднял голову, и его взгляд был уже не злым, а задумчивым. — Если вот здесь, на главной оси колеса, поставить не деревянную втулку, а вбить металлическую? Которую я выкую. Будет скользить лучше, дольше не сотрется.

Свен хлопнул себя по лбу.

— Медведь, а голова-то у тебя варит! Конечно! И на шатуны можно железные обручи набить для прочности!

С этого момента их было не остановить. Мужчины склонились над чертежом, и начался настоящий мозговой штурм. Гуннар, забыв о гордости и обо мне, с головой ушёл в стихию чистого ремесла — тыкал пальцем, спорил, предлагал. Кузнец говорил о металле, о прочности, о том, как лучше выковать соединительные тяги. Плотник отвечал языком дерева, пазов и шипов. Мужчины понимали друг друга с полуслова, как два старых мастера, которые всю жизнь говорили на одном языке, но впервые обсуждали нечто по-настоящему новое.

Я стоял в стороне, молча слушал, и на душе было тепло. Старик спорил уже не со мной, а с проблемой, больше не отрицая идею, а улучшая. Мужик принял её, и этого было более чем достаточно.

Они просидели так до самой ночи, пока тени не стали длинными и холодными. Запах стружки смешался с запахом трубки Гуннара, который, оказывается, любил покурить. Когда мы уходили, кузнец не выглядел злым или недовольным, а скорее уставшим, но в глазах его горел огонь творца.

— Завтра с утра начнём ковать тяги, — бросил на прощание, без привычного рычания. — И чтобы без опозданий.

Кузнец уже развернулся, чтобы уйти, оставив меня одного на погружающейся в сумерки улице, как вдруг замер. Стоял секунду, словно вкопанный в землю, а затем медленно обернулся.

— Стой, — непривычно тихо сказал мужчина. — Ты жрать, поди, хочешь. Деньжат ты заработал, я видел, — он опустил голову, будто разглядывая свои стоптанные сапоги, словно не мог сказать следующее в глаза. — Не ожидал я от тебя такого, что уж греха таить.

Старик снова поднял взгляд, и в полумраке глаза блеснули.

— Хоть ты и при медяках теперь, а всё ж моя обязанность — тебя кормить. Уговор есть уговор. Пошли со мной, — качнул массивной головой в сторону своего дома, примыкавшего к кузнице. — Отсыплю тебе чего-нибудь сытного.

Мужик ещё постоял мгновение, то ли ожидая моей реакции, то ли собираясь с мыслями, чтобы добавить что-то ещё. Я же просто молча смотрел на него, не узнавая. В этом неуклюжем и ворчливом человеке вдруг проступило что-то иное, что-то почти человеческое. И странно, но в этот миг, после всей боли, унижений и бесконечной усталости, что связали нас за это короткое время, захотелось сказать ему что-нибудь хорошее.

— Мастер Гуннар, — тихо произнёс я.

Кузнец нахмурился ещё сильнее прежнего.

— А?

— Спасибо, что взяли меня в кузню, — слова прозвучали с такой неожиданной искренностью, что сам себе удивился. Казалось, измученное тело этого мальчика готово было откликнуться на них горячей слезой, ведь это была правда — этот жестокий мужик просто взял сироту с улицы и начал учить. Да — учил как мог, да — вёл себя порой как настоящая скотина, но если бы не кузнец, неизвестно, где бы я был сейчас, и был бы вообще.

Мужик стоял молча невыносимо долго. Брови его грозно сведены, вот в глубине глаз промелькнуло что-то ещё — что-то уязвимое. Дыхание его, казалось, остановилось.

— Да делов-то, — наконец произнёс Гуннар еле слышно, привычная хрипотца его совсем исчезла. — Пошли в дом.

Старик кивнул в сторону сруба, неуклюже развернулся и тяжёлыми шагами побрёл ко входу.

Вечерний холод уже пробирал до костей, но я не мёрз. Задрал голову, глядя на россыпь ледяных звёзд в бездонном чёрном небе. Глубоко вздохнул, и изо рта вырвалось облачко пара. Изморозь наступала стремительно, и впереди было ещё множество бытовых проблем, которые нужно было решать, но сейчас, в этот миг, на душе было неожиданно спокойно и хорошо. Я молча кивнул в пустоту и пошёл следом за массивной спиной здоровяка.

В его доме было на удивление прибрано. Ни одной пустой бутылки из-под эля на столе — деревянные кружки стояли ровным рядом на полке, стол был чисто вымыт, и даже земляной пол, в прошлый раз засыпанный крошками и угольной пылью, был аккуратно подметён. Поразился такому преображению — что-то сдвинулось в душе этого мужчины. Возможно, он, как и я, переоценивал всю свою жизнь. Во всяком-случае, отчаянно хотелось в это верить.

Гуннар, не говоря ни слова, прошёл к окованному железом сундуку, тяжело опустился на колени и со скрипом откинул тяжёлую крышку — тут же обдало запахом вяленого мяса, сушёных грибов и зерна. Покопавшись в мешках, старик достал щедрый шмат тёмной солонины, пару крупных печёных картофелин и целую краюху ржаного хлеба.

— Вот, — протянул мне всё это, завёрнутое в чистый кусок холста. — Это на сейчас. А это, — добавил увесистый мешочек с овсянкой, — на утро. Сваришь каши.

Простая еда, но она была сытной и была дана не как подачка собаке, а как должное.

— Есть у тебя в чём готовить-то? — спросил кузнец сиплым голосом, по-прежнему не глядя мне в глаза, словно изучая узоры на деревянном сундуке.

Я тоже как-то ненароком опустил взгляд в пол. Всегда непросто говорить о том, чего ты лишён.

— Да как сказать, мастер Гуннар… В лачуге толком ничего и нет. Котелок имеется — треснул, правда, но варить в нём ещё можно. А вот посуды… В общем… — запнулся. Продолжать не хотелось. Не было ни малейшего желания, чтобы слова прозвучали как попрошайничество.

Старик тяжело и громко втянул носом воздух, а затем, без единого слова, развернулся и начал медленно двигаться по своему дому, собирая то, что могло мне пригодиться. Я с изумлением следил за его неуклюжей фигурой.

Гуннар подошёл к полке, снял с неё одну из своих добротных деревянных мисок. Повертел в руках, будто прощаясь, и решительно положил поверх свёртка с едой. Затем его взгляд упал на ряд ложек, висевших на стене — громила снял одну, самую простую, но крепкую, и добавил к миске. Поколебавшись мгновение, взял свою собственную пивную кружку, вырезанную из цельного куска дерева, и тоже протянул мне.

— На, вот, — буркнул мужчина, вручая всё это. — Отдашь как-нибудь потом. Как своё заимеешь.

Он отвёл взгляд, словно эта неловкая доброта была для него