журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1995 г. - Владислав Крапивин

от исполнения дружеских обязанностей теряло смысл — в любом случае, пароль повторялся бы вновь и вновь, переходя от нежного пиано к оглушительному фортиссимо, и все окончилось бы полной капитуляцией отвечающего. Проигрывать в таких случаях Вениамин умел, поэтому, не говоря больше ни слова, мужественно сжал пальцами стеклянные грани и опрокинул стакан в рот.

Водка пилась мучительно тяжело, желудок протестовал и просил пощады, но Косяков был безжалостен к себе. Оплошай он сейчас, и никакой разговор с Борисом не получится, а ему так важно было поговорить хоть с кем-нибудь о случившемся.

Бершадский с удовлетворением следил, как пустеет стакан друга, и мудро качал головой. Так искушенный жизнью дед ласково наказывает внука, веря, что незлая порка пойдет ему на пользу.

Водка и впрямь помогла Вениамину прийти в себя. Бершадский между тем лихо хлопнул свой стакан, понюхал корочку черствого бородинского хлеба и внимательно посмотрел на приятеля.

— Что это с тобой? — заметил он наконец лиловатые синяки Косякова. — Подрался, что ли?

— Подрался... — Вениамин горестно вздохнул. — Тут такая история... Не поверишь.

— Отчего же? — Бершадский откинулся на спинку стула, изображая живейшее участие. — О дверь ударился в темноте?

Косяков чувствовал, что история происхождения синяков Бориса совершенно не интересует. Но здесь его буквально понесло. Надоело врать на работе, надоело врать самому себе. Да и не затем он сюда пришел, чтобы врать, а наоборот. Необходимо выговориться-. Но и после прямого наводящего вопроса сознаться в происшедшем было трудно. Уж слишком невероятной выглядела его история, слишком неправдоподобной. Но тем не менее говорить надо. И Косяков решился.

— Это, — он указал пальцем на синяк, — меня мышь ударила.

— Что? — резко качнулся вперед Борис. — Мышь? А, может, тебя инопланетяне похитили и пытали потом в космическом корабле. Выведывали, скажем, тайны монтажа буровых установок в труднопроходимых районах нашей родины?

— Смеешься, да? — скривился Вениамин. — Издеваешься? Подожди, я тебе еще не то расскажу...

— Может, не надо, — Борис примирительно поднял над столом руки. — Я тебе и так верю. В подъезде темно, ударился обо что-нибудь.

— Нет уж, слушай, — мстительно произнес Косяков. — Вчера я пришел домой и лег спать...

— А эта... разве не с тобой пошла?

— Не со мной. Подожди, не перебивай. Проснулся от шума на кухне. Заглянул на кухню, а там мышь. С меня ростом. И разговаривает. А потом двинула меня бутылкой по голове, и аут.

— Стой, стой, — заторопился Борис. — Давай я врача вызову. Я сбегаю сейчас до автомата. Ты не беспокойся, это рядом.

Бершадский заметался по комнате, собирая раскиданную одежду.

— Вот только попробуй, — угрожающе процедил Косяков. Ему стало все равно, что произойдет сейчас. Не мог он допустить лишь одного, чтобы его сдали в психушку. — Вот только вызови.

Вид его стал ужасен. Бершадский в страхе покосился на обычно тихого и молчаливого друга и не узнал его. Лицо Косякова свела мучительная судорога, уголки губ подергивались, а глаза горели таким спокойным и ясным огнем, что Борис немедленно сел и даже предупредительно скинул надетый впопыхах бушлат.

— Уже лучше, — одобрительно кивнул Вениамин. — Слушай дальше, :— он перевел дыхание. — Утром весь этот кошмар оказался явью. Мышь и сейчас у меня дома. Сидит, меня с работы дожидается. Ты не думай, — с этими словами Косяков умоляюще приложил руки к груди, — что я с ума сошел. Я ведь понимаю, что во все это поверить трудно. Я бы и сам, наверное, не поверил, но это так. Я просто не знаю, что теперь делать. Домой идти боюсь. Не идти тоже не могу. Ну день, ну два, а потом куда деваться? Да и не уйдет мышь. Знаешь, какая она нахальная. Да и не мышь это, а мы-ш-ш, — прошипел Косяков, подражая своему незваному гостю. — Мужчина. Алик зовут.

Во время этого монолога Бершадский неустанно ощупывал свои карманы. В результате поисков на свет явились два смятых до размеров грецких орехов рубля и кучка мелочи.

— Деньги есть? — коротко спросил Борис, когда уставший говорить Косяков сделал паузу. — Если есть — давай. Бутылку куплю.

Вениамин, обреченно махнул рукой и достал бумажник.

Вернулся Бершадский минут через двадцать. Из прихожей он молча прошел прямо к столу и выставил почти литровую бутылку черного вермута. Устрашающих размеров „фугас" мрачно отсверкивал темно-зелеными бликами и наводил на мысль о сулеме, но Борис, казалось, был доволен. — У таксистов взял. Водки, говорят, нет. Ну, да черт с ними. Сейчас выпьем, и ты мне все расскажешь по-новой.

По мере того, как пустела бутылка, Бершадский все более и более проникался рассказом друга.

— Подожди, — глубокомысленно раскачиваясь говорил он, — а, может, эту тварь отравить, а?

— Да пробовал же, чуть не всхлипывал Косяков, нервно двигая по столу немытую посуду. — „Зоокумарином". С этого-то мутация и началась.

— А-а, — пренебрежительно протянул Бершадский. — Разве это отрава? Вот у меня есть отрава, так отрава. Мне приятель один принес из института. Короче, цианид. А что, в хозяйстве пригодится, — заметил он, отвечая на недоуменный взгляд Вениамина. — Сейчас принесу.

Бершадский полез в кладовку и скоро явился с небольшим пузырьком из-под лекарства. На дне пузырька лежали кристаллы бурого цвета, больше похожие на обыкновенную марганцовку, чем на страшный яд.

— Вот, две крупинки в чай, или что там еще твой гость любит, и конец.

Косяков недоверчиво повертел пузырек, но отказаться постеснялся и спрятал отраву во внутренний карман пиджака.

— Только осторожно. Как твой мыш кончится, беги сразу ко мне. Что-нибудь придумаем, — говорил уже заплетающимся языком Бершадский, провожая Вениамина. — Со мной не пропадешь, — в приливе дружеских чувств хвастался Борис. — Я всегда выручу. И никому ничего не скажу.

Ранние ноябрьские сумерки сгустили воздух и углубили тени. Фонари еще не зажглись, и в призрачном вечернем тумане плотные колонны возвращающихся с работы людей закручивались маленькими водоворотами у дверей магазинов, клубились на автобусных остановках.

Косяков несколько минут постоял у подъезда Бершадского, плотнее запахнул полы плохо греющей искусственной шуба и наконец отважно влился в общий поток.

В первом же магазине еще у дверей его встретил отчаянный вопль кассирши: „Готовьте мелочь!". Давали плавленый сыр, который раньше Косяков не ел ни при каких обстоятельствах. Разве что в студенческие годы как закуску к