журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1995 г. - Владислав Крапивин

— Известное дело, холостое, — внесла свою лепту в разговор покрытая мелкой сетью морщин, как картина старых мастеров трещинами, Олечка, — не сидится дома.

— И почему, скажите пожалуйста, — безжалостно добивала Косякова Инга Валентиновна, — от вас так пахнет мышами?

Удар попал в самую точку. Косяков поперхнулся, закашлялся, очки съехали с переносицы, открывая заслезившиеся бледно-голубые глаза.

— У меня в квартире мыши, — выдавил он, когда приступ кашля прошел. Дрожащими пальцами он проверил узел галстука и ослабил его.

— Так заведите кота, — поставила точку Инга Валентиновна.

Через час она нашла повод удалить Косякова из института, поручив ему отправить корреспонденцию по почте.

— И завтра можете не приходить, — напутствовала она напоследок. — Без содержания оформлять не будем, потом выйдете на день раньше из отпуска.

Косяков и сам был рад исчезнуть из стен насквозь дисциплинированного учреждения. Без сожаления он отказался от утреннего чая, которым начинается всякий рабочий день, и, оскальзываясь стоптанными каблуками на ступеньках, скатился к выходу.

Но, едва покинув институт, Вениамин понял, что идти ему совершенно некуда. Мысль о доме вызывала омерзение и отчаянье. Там Алик, нахальный подвальный монстр, от которого невозможно избавиться, он же — причина всех косяковских неприятностей.

— Что же делать? — лихорадочно соображал Косяков, подставляя то одну, то другую щеку поземке. — Попробовать разыскать Бершадского, что ли? Может, он что посоветует?

Бершадский жил на другом конце города, за рекой, на Северо-Чемском жилмассиве, как и до Косякова, до него было часа полтора пути. Но выбирать не приходилось. Он — единственный человек, с кем Вениамин мог сейчас поделиться своими горестями.

После начала рабочего дня в учреждениях и перед обеденным перерывом транспорт переставал ходить даже в центре города. Куда девались в это время автобусы, троллейбусы и трамваи, оставалось лишь гадать. По возможности замаскировав лицо шарфом и надвинутой на самые глаза шапкой, Косяков направился в сторону метро.

Минуя проходным двором гостиницу и ресторан „Дружба", Вениамин наткнулся на замаскированный под автобус видеосалон. Несмотря на холод перед ним суетилась небольшая толпа школьников, жадно прислушивающихся к доносящимся из автобуса сладострастным стонам. Косяков убыстрил шаги, стараясь не вникать в подробные комментарии школьной очереди, но тут его настигли из автобуса такие откровенные звуки и прерывистое дыхание, что жарко загорелись уши и похолодела спина.

Перед самым входом в метро Вениамин предусмотрительно снял очки, чтобы не запотели, едва он войдет в теплое помещение, и сослепу налетел на неизвестно откуда взявшегося перед расхлябанными дверями юношу. Юноша был коренаст, одет в белый армейский полушубок, видимо доставшийся ему в результате конверсии, и надежно замотан черным шарфом. В руках он держал плакат, на котором крупно было написано: „Мы — против!".

— Одну минутку, гражданин! — юноша крепко взял Косякова под локоть. — Распишитесь под требованием!

— Э-э, — выдавил растерявшийся Вениамин. — Зачем?

— Вы что, за? — громко удивился юноша, и сразу же несколько прохожих остановились в отдалении, прислушиваясь к начинающемуся диалогу.

— За что „за"? — уточнил Косяков.

— Вот за все за это? - широко повел рукой демонстрант. — Вот за эту жизнь. Долой партократию! — патетически воскликнул юноша и высоко поднял плакат. — Долой большевистский произвол! Даешь товары! — Несколько устав выкрикивать лозунги, юноша вновь обратился к Косякову. — Вам нужны товары?

— Нужны, — согласился Косяков. — Мне нужны зимние ботинки.

— Вот видите, — удовлетворился ответом юноша. — Подписывайте!

Вениамин отчаянно завертел головой, пытаясь сориентироваться в обстановке. Прохожих, прервавших свой маршрут ради бесплатного зрелища, становилось все больше. Юноша напирал.

— Их сила — в нашей пассивности!,— призывал он, тыча плакатом куда-то вверх. — Мы — не позволим!

— Милок! — обратилась к оратору из толпы старушка с ярко-оранжевым альпинистским рюкзаком за плечами. — А макароны будут?

— Будут, бабуся, будут, — уверенно подтвердил юноша. — Мы — за макароны!

— А когда начнут сахар продавать? — поинтересовался строгий гражданин в каракулевой шапке пирожком.

— Надо им показать, что мы сила, тогда и сахар будет!

— Где записываются на сахар? — обеспокоенно воскликнула молодая мамаша с ребенком, закутанным в шаль так, что невозможно было определить его пол. — Кто записывает?

Она прорвала редкую цепь митингующих и вырвала из рук юноши карандаш. Толпа ринулась за ней.

Воспользовавшись образовавшейся давкой, Косяков ловко вывернул локоть из цепких пальцев юноши и скользнул в метро.

— Озверел народ, — тихо бормотал Вениамин, привычно проверяя, на месте ли бумажник. — Ну что за жизнь!

Последующая дорога не принесла успокоения. Через десять минут, оказавшись на другом берегу реки, Косяков еще долго ждал троллейбус, а потом трясся в набитом до отказа салоне до конечной остановки, моля только об одном, чтобы Бершадский оказался дома. И бог внял его молитвам. Дверь открыл сам Борис.

Широкой лысиной и короткой бородкой Борис удивительно походил на знаменитый автопортрет Сезанна. Но это был пьяный Сезанн. То ли Бершадский не успел еще отойти после вчерашнего вечера, то ли сумел освежиться с утра, но, увидев его, Косяков уныло подумал, что серьезный разговор вряд ли возможен. Некоторое время Борис тупо разглядывал его и, наконец осознав, что к нему пожаловал сам Косяков, возбужденно и радостно приветствовал дорогого гостя. У Бершадского оказалось кое-что припасено, и сейчас он немедленно хотел продолжить общение с другом на той же самой ноте, на какой они расстались вчера. Полбутылки водки на захламленном столе свидетельствовали, что накануне Борис все-таки сломил сопротивление бармена и теперь праздновал эту победу. Для полного счастья ему не хватало лишь свидетелей его торжества, и Вениамин пришелся весьма кстати.

Пока Косяков мотался по неубранной комнате в поисках, куда бы пристроить шубу, — вешалки у Бершадского не было, как, впрочем, и многих других необходимых в быту вещей, — а потом тщательно протирал очки, Борис принес из кухни второй стакан и с математической точностью разделил содержимое бутылки. Водрузив очки на нос, Косяков обнаружил перед собой почти полный стакан водки и отрицательно замотал головой, но этот отказ Бершадский воспринял так, как дрессировщик на арене цирка во время представления воспринял бы неповиновение тигра прыгать сквозь горящее кольцо. Громко, как шамберьером, щелкнув пальцами и изобразив на лице крайнее изумление, он удрученно покачал головой и проникновенно произнес сакраментальную фразу: „Ты меня уважаешь?".

Отзыв на такой пароль полагался только один, и он, не задержавшись, слетел с уст Косякова, после чего дальнейшее увиливание