Бог безвременья - Жаклин Холланд

комнате и забирается на кровать, а я радостно обнимаю ее. На виске там, где начинают расти волосы, у нее трещина на черепе. Волосы вокруг нее спутаны и мокры от крови. Я прижимаю ее к себе и безудержно плачу.

– Почему ты ушла и бросила меня? – спрашивает она своим бесхитростным голосом, не обвиняя и не требуя, а только вопрошая.

– Прости, – отвечаю я, борясь с рыданиями. – Я ушла, потому что… – Я роюсь в самых глубоких закоулках своей памяти, чтобы сказать правду, о которой знала всегда. – Потому что струсила и потому что мне было стыдно. Я слишком много думала о себе и боялась привязаться к тебе, и поэтому ты…

Слезы снова одолевают меня.

– Ты…

Я чувствую, как теплая рука Халлы мягко ложится на мою.

– Но почему ты бросила меня потом? Почему ты оставила меня умирать?

Я смотрю на нее в замешательстве.

– Что ты хочешь сказать? Что я должна была делать?

– Я хотела жить. Ты знала это. Ты могла дать мне жизнь. Почему ты этого не сделала?

– Ты хочешь сказать… – я изо всех сил пытаюсь произнести эти слова. – Ты хочешь сказать, что я должна была… изменить тебя? Сделать тебя… такой же, как я?

– Да, – говорит она, и ее лицо освещается обычной мудрой улыбкой.

– Но я не могла… как я могла?

– Легко. Очень легко. Тебе нужно было только решиться. Я была никому не нужна. Тебе никто бы не помешал. Я говорила тебе, что хочу уехать с тобой за море. Я так хотела жить – увидеть и испытать в жизни все, что только можно, но вместо этого мне досталось совсем чуть-чуть. Я могла бы жить вечно вместе с тобой, но ты бросила меня умирать. Почему?

– Как я могла решить это за тебя, сделать выбор за тебя? Ты бы оказалась в ловушке, из которой не выбраться. Халла, как ты не понимаешь, к чему это могло привести?

– Возможно, это ты не понимаешь, как делается выбор. На самом деле все просто. Выбирать нужно между ничем навсегда или чем-то навсегда. Ты бросила меня умирать. Ты выбрала для меня ничто навсегда, но сама я выбрала бы что-то. Что-то, каким бы сложным, запутанным или болезненным оно ни было, лучше, чем ничего. Хотя ты права, оно страшнее.

Я могу только смотреть на эту девочку, обескураженная и вновь побежденная ее необъяснимой уверенностью.

– Я не знаю, что сказать, Халла. Прости… Ты можешь простить меня?

Строгое лицо Халлы, как распускающийся цветок, расплывается в прекрасной улыбке. Внезапно она обнимает меня, и ее прикосновение приносит мне такое же облегчение, как лед, который приложили к ожогу. Я глажу ее лоб цвета кофе, и моя рука становится красной и мокрой от ее крови.

– Я все равно рада, что ты здесь. Мы будем опять рисовать каждый день. У меня есть студия и краски, какие только пожелаешь.

– Нет, – отвечает Халла, отстраняясь. Меня удивляет прямота ее тона. – Отведи меня к твоей двери.

– Что?

– Пора. Дверь открыта. Возьми меня с собой.

– Я не понимаю.

– Нет, понимаешь. Пришло твое время, обещанный тебе срок. Тебе пора, но на этот раз ты не должна идти одна. Возьми меня с собой. Не бросай меня снова.

– Но, Халла, я иду к своей могиле. Я иду туда умирать. Разве ты хочешь пойти со мной туда?

– Ты не знаешь, куда ведет твоя дверь. Ты можешь только сдержать свое обещание и взять меня с собой.

Я не знаю, что сказать. И ничего не понимаю, кроме того, что соскучилась по ней. Я не позволяла себе это чувствовать. Я безжалостно наказала себя за ее смерть, но не смогла оплакать ее. Вместо этого я пыталась забыть ее. Теперь меня переполняет боль от ее смерти, боль от скоротечности ее яркой жизни.

– Обещай больше не бросать меня, – умоляет она.

– Обещаю, – шепчу я, хотя понятия не имею, что означает это обещание.

Она поднимается на ноги.

– Сюда, – говорит она. – Торопись.

Взмахнув тонкими руками и ногами, Халла спрыгивает с кровати и бежит к двери, хватается за ручку и нажимает на нее. От ее попыток повернуть ручку звенят и звенят колокольчики.

– У меня не получается, – морщится она. – Помоги, пожалуйста.

Дзинь-дзинь-дзинь, звенят колокольчики, пока она пытается открыть дверь.

Дзинь-дзинь-дзинь.

– Я не уверена, – отвечаю я. – Мне кажется… я не должна…

– Пожалуйста, – умоляет она. – Мне не открыть.

– Хорошо, – я продолжаю колебаться. – Подожди. Я иду.

Встаю с кровати, прохожу по комнате и берусь за дверную ручку.

Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь.

От прикосновения холодного металла меня пронзает вспышка ужаса, и я широко раскрываю глаза. Я встаю с кровати. Я стою перед дверью спальни, которую уже открыла во сне. Коридор за дверью скрыт темнотой. Я все еще сжимаю ручку двери, а колокольчики продолжают позвякивать, но из коридора доносится другой звук – кашель.

Какое-то мгновение мне не удается разобраться, где сон, а где явь. Я ищу Халлу, которая была здесь минуту назад, но внезапно исчезла. Я наклоняюсь вперед, выглядывая в коридор, и вместо нее вижу Лео, который стоит в темноте в пижаме и босиком с закрытыми глазами и кашляет.

Я здесь, он там: один шаг, и могло произойти непоправимое несчастье. От этой мысли у меня перехватывает дыхание.

– Лео, – мой голос звучит хрипло и растерянно, – что случилось, mon chou? Зачем ты поднялся с постели? Тебе стало хуже?

– Макс. Я не могу найти Макса.

Слезы блестят на его щеках, и по звуку его голоса и плотно закрытым глазам мне кажется, что он тоже не до конца проснулся.

Я, наконец, прихожу в себя и кладу руку ему на лоб. Он как пылающий уголь. Он весь горит.

– Макс, наверное, в твоей сумке. Не плачь, мы найдем его.

– Нет! – вопит он, не открывая глаз. – Я не могу его найти!

Я беру Лео на руки и несу в его комнату. Это нелегко. Он болен и находится в состоянии полусна. Он всю дорогу извивается у меня на руках, беспокойно брыкается и зовет Макса.

Когда мы доходим до его комнаты, я пытаюсь уложить его в кровать, но он не ложится. Он безутешно сидит на кровати с открытым ртом и безвольно сложенными на коленях руками.

– Где Макс?

Его глаза закрыты, а голос странно спокоен, как будто он не спрашивал об этом уже раз пять. Я стою перед стенным шкафом на четвереньках и ищу на темном полу его сумку с вещами.

– Мам? – не просыпаясь и не открывая глаз, Лео поворачивается в мою