Коконы - Макс Кириллов

– Я тоже об этом подумал, честно говоря. Как только Сергей очнулся и рассказал о коконе, мне показалось очень странным, что вот так вдруг, на ровном месте, произведено устройство практически исключающую случайную смерть от внешних факторов. Ведь смотрите, если скажем на горизонте был бы какой-либо глобальный катаклизм, то еще бы ладно. Но сейчас, в период развитого социализма… – Титов едва заметно усмехнулся и решил не продолжать.

– Я тоже так считаю, только вот юмор тут не очень уместен, как мне кажется. Решаю так. Из седьмой лаборатории организовать палату для больного. Никаких контактов ни с кем, кроме закрепленного врача. Бычка сохранить. Галину в сиделки. Семью не пускать, только разок в качестве эксперимента. Хотя я в это не верю. Сам проснется, когда время придет. Однако проверить не мешает на всякие стрессовые моменты. Жена, дети, бычок тот же. Так, для очистки совести. Все засекретить. Дело темное, нам приключений на задницу не надо. Груздев главный по проекту. Титов прикрывает на местном уровне. Я закрою на верху. Докладывать исключительно мне лично. Да, кстати, Андрей, а образец у нас есть?

– Есть один, на нем.

– Как он выглядит?

– Как утолщение на коже, размером с почтовый конверт, на левой груди под сердцем.

– А нам эти эскулапы там ничего не повредят?

– Исключено. Пойдемте, сами посмотрите.

– Ну, пошли, пошли…

Глава шестая. На фига козе баян?

– Папа! Зачем ты встал? Ну что ты как маленький, а? Тебе же профессор все объяснил. Ну что ты со мной делаешь?

– Успокойся, Надя. Я на минутку. Позови Костю.

– Уже позвала. Он завтра прилетит и сразу к нам.

– Откуда прилетит?

– Из Иркутска.

– Чего это он там забыл?

– Пап, я же рассказывала, что он на Байкале с друзьями. Ты не помнишь?

– Помню, Надя, все я помню. Помоги мне прилечь пожалуйста.

* * *

Я когда-то читал, что перед смертью люди практически не спят. Будто им жалко времени. Якобы они хотят многое успеть, насмотреться, попрощаться. Чушь! На что тут смотреть? С кем прощаться? Побыстрей бы уже…

Которую ночь не сплю? Днем как сурок, как вечер, так и глаза в потолок. Может это что-то из вампирства. Где-то у меня было что-то по этой теме.

В просторной комнате, напоминающей кабинет и библиотеку одновременно, незаметно в углу у огромного окна стояла кровать. По довольно большой тумбе у изголовья, по небрежно расставленным неподалеку стульям, без труда можно было определить, что сооружение это стоит тут недавно. Заметно было, что все это временно. Чувствовалось, что кабинет, входя в положение своего хозяина, как бы терпит нарушение многолетних традиций. Он видал многое, этот кабинет. У этого стола кто только не сиживал. И хозяин, сделавший это место своим убежищем, не всегда был таким как сейчас. Посмотрите, вот с кровати встает человек. Разве это он? Разве это всесильный Вадим Михайлович? Вадим? Вадик? Разве эта совершенно лысая, огромная голова, на уродливом рыхлом теле, то самое секретное и могучее чем было много лет? Почему он опять не спит? Вот опять пошел к столу. Зачем?

Путь к столу от кровати не близок. Целых двенадцать шагов. Не к чему торопиться. Ночь длинная. Четыре шага. Так, постоим. Какая ночь. Какая луна. До балконной двери три шага, но оттуда до стола десять. Значит пять шагов лишних. Смогу? У него всегда вызывало раздражение необходимость менять планы из-за кого-то. Любая мелочь, будь то не вовремя заданный вопрос, когда он выходил из дома, или отсутствие чего-то из еды, если он наметил это съесть, выводили его из себя. Однако, если приходило в голову менять планы по собственной инициативы, тут он к себе прислушивался очень внимательно. Посвятив лет пятнадцать своей жизни работам по вопросам зомбирования, он ощущал физическое удовольствие от осознания своей силы. Возможность – вот так, не с того ни с чего, взять и изменить намеченный маршрут всегда вызывала восторг. Вот и сейчас, он помедлил с минуту, шумно выдохнул и легко сделал три шага к окну. «Ночь нежна». Откуда это, усаживаясь в глубокое кожаное кресло, подумал он. Сейчас июль, самое благодатное время в Подмосковье. Луна, звезды, очень красиво. Тишина. Как же ему не хватало тишины и одиночества всю его жизнь. Когда-то он понял, что его стремления к тишине не осуществимы и придумал тишину себе сам. С его способностями это было не сложно. Девяносто процентов того, что он делал в жизни, не требовало от него практически никаких усилий. Так было и с тишиной. На встрече или на совещаниях, ему было достаточно трех минут, чтобы уловить тему, после чего можно было «отъезжать». Он именно так это и называл. Мысленно оставлял в помещении сынишку Костю или дочь Наденьку, а иногда и любимую собаку, сам же садился за руль старенькой «победы» и уезжал. Он колесил по лесам и полям. Иногда, останавливался у какой ни будь речушки и купался. Вода была прохладной и бодрящей. Наплававшись, выходил на берег и растягивался на песке. У соседей залаяла собака, ей откликнулась другая. Столповских поморщился, прикрыл усталые веки и «отъехал». Оставлять за себя было никого не нужно.

Лунный свет освещал его сгорбленную фигуру, буквально растекшуюся по креслу. Правая рука, безвольно свисала. Пальцы на ней едва шевелились, как бы ища кого-то. «Он хочет погладить свою собаку», подумал Столповских. Хотя, что значит он? Это же я. Что это за булгаковщина такая? Прям Понтий Пилат, не больше не меньше. Причем здесь Пилат? Но похоже то как! Неужели это знак? Вадим задумался, перелетел немного поближе к фигуре в кресле, завис с боку, затем подлетел к балкону и плавно соскользнул на пол в каком ни будь метре от сидящего. Он присел на корточки, как любил делать это в детстве и с любопытством смотрел на фигуру. Тем временем, произошли изменения. Правая рука вернулась на подлокотник, подбородок, еще мгновение назад безвольно свисавший на грудь, выпрямился. Фигура открыла глаза и в них, как в зеркале, Вадим увидел себя. Он погрузился в этот взгляд, стал частью его, вместе с этим невероятным потоком энергии, он увидел восьмилетнего мальчика, сидящего напротив скрюченного старика в свете луны. Глаза мальчика были озорными и веселыми, от него как бы веяло свежестью. Ему захотелось вернуться на сторону этого симпатичного мальчишки, быть частью его, смотреть на фигуру с этим неподдельным любопытством. И это удалось. Теперь он видел только пару темных,