журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №0 1994 г. - Татьяна Янушевич

— Значит, вы ее оправдываете?

— Не то чтобы. Скорее — понимаю. По дочке соскучился, конечно. Сначала, однако, пить стал, как водится. Потом одумался. Начал дело искать — чтоб отвлечься. Перестроил дом, нет, чтобы раньше это сделать — когда Наташа дома была. Газ провел, даже ванну установил и все прочее... Дурак был, не думал, чтобы раньше... Да я тут не один такой... У моего дружка, тоже Николаем зовут, жена вообще с чехом уехала, в Чехословакию. А двух пацанов здесь оставила. Чуть раньше моей. Он теперь мать-одиночка. Вот мы с ним и пили вместе — от позора. Как-то сидим, закладываем, он и говорит: „А чего это наши бабы в бега кинулись?" А до меня и дошло — от такой вот жизни... которую мы, мужики, им утворили, обеспечили. В пьяную башку иногда трезвые мысли, знаете, приходят. Только поздновато. В общем, стал выкарабкиваться. С Николаем хуже, его мать пилит да пилит. Из-за пацанов. Мне проще как бы — одному-то... А тут подоспели события... зашевелилось вокруг... началась жизнь... теперь и дома почти не бываю... Стоит дом... пустой... пустехонький...

Через маленькие светлые сени они прошли в большую комнату с плитой в углу — это было почти единственное, что Галка успела заметить, запомнить, потому что Васильич сказал:

— Ну, вот так — видите? — повернулся к ней и вдруг притянул к себе.

Он был не очень высоким, его глаза на белом расплывшемся лице оказались так близко и прямо от Галкиного лица, что затмили ей все, и она не стала, да и не могла уже, рассматривать что-то в этой комнате; ощутила теплые губы на своих щеках, потом они добрались до ее губ, и она закрыла глаза.

Тут она почувствовала — Боже, откуда только берутся силы, после всего-то! — но почувствовала так явственно и даже приятно: она танцует. Наверное, просто от бессонной ночи у нее закружилась голова. Но танец как будто продолжался — Галка даже слышала музыку, это, без сомнения, был вальс, один из тех прекрасных, старинных вальсов, которые радуют нас в фильмах про былые времена... Мало того— о фантазия невыспавшейся головы! — Галка даже увидела как будто себя — танцующую этот славный, светлый вальс: белое платье, веер висит на руке, легкость, красота... Горничные, которых играла обычно Галка, никогда не кружились с кавалерами в танце... Такие вальсы танцуют на сцене только звезды-героини... Горничные стоят у самого задника — в белых передничках, в наколках на завитых кудрях... А сейчас — сейчас... Вальс ее мог длиться долго, вот только сквозь кружение она не различала своего партнера — было что-то в нем туманное, никак не давалось на разгляд...

Она все-таки открыла глаза: маленькая, темноватая кухня не располагала к танцам. Почему она показалась Галке сразу такой просторной? В углу блестела обшитая металлом печка, у окна стоял большой стол, громоздился холодильник. Только и места свободного, что в центре, где стояли они с Васильичем — полуобнявшись. Галка посмотрела на него — темные напряженные глаза были совсем близко, а губы — рядом. Ему не пришлось складываться почти пополам, как очень высокому Космачеву, целуя ее. Бледное лицо, упрямые темные глаза приблизились еще, закрывая весь белый свет. Она снова ощутила его губы на щеках, на лбу, на глазах. „Кажется, танцев не будет...“ Голова ее кружилась, кружилась.

Галка проснулась сама, потому что окончательно выспалась. Где-то тихонько, со скрипом играла музыка. Будильник показывал половину четвертого. Она прекрасно себя чувствовала и была голодна. Не очень хорошо представляя, что, собственно, произошло, она помнила только, что произошло приятное. Куда делся Васильич, Галка тоже не очень четко уловила — вроде звенел будильник, вроде Васильич поцеловал ее и что-то говорил, но тогда она была охвачена еще сном — сладким и вполне заслуженным.

Музыка прекратилась, послышалось бормотанье двух голосов — мужского и женского, где-то за стеной, в глубине дома, — так знакомо, так напоминающе: невнятные, воркующие голоса... Галку охватил ужас. Как, и здесь тоже?! Она застыла под одеялом, боялась шевельнуться — Боже мой, да что ж это за проклятье?! Что за квартиры и дома, почему за стеной постоянно шепчутся, бормочут, мирно воркуют? А она опять лежит в чужой постели! Что это за наважденье!

Голоса как будто переходили с места на место: то затихали, то становились громче. Наконец исчезли. Опять появилась музыка, потом запела женщина. Галка уже поняла, что это радио подшутило над нею на этот раз, но все не могла прийти в себя, лежала безмолвная, боясь разрыдаться. Мысленно упрекала Васильича — зачем не разбудил ее? И снова, как в вагоне утром, увидела себя его глазами: темные круги, щеки ввалились, спала так устало, покаянно... „Делаюсь психопаткой, — поставила потом себе диагноз. — Как раз во вкусе главрежа делаюсь. Он обожает психопаток “.

Тут она вспомнила не только главрежа, но и завтрашний отъезд театра на гастроли. В общаге сегодня жуткая суета, все пакуются, Зотов, конечно, напился, он такого не выдерживает и называет свое питье: „погружение в даль". Маринка тычется в дверь Галкиной комнаты, да и не только она! „Где Галка? Где же Галка?!“ — ведь никто не знает, что она уехала вчера с Космачевым. А она — вот она, лежит как миленькая в постели, разумеется, в чужой постели, посреди какого-то безлюдного поселка, черт знает где от своего дома, лежит-вылеживается, и никакая тамошняя суета ее вроде не трогает.

Галка прислушалась к себе — да, не трогает, не заботит, не обременяет: пусть пакуются, пусть едут...

Сейчас, когда она поняла, что это не живые, а эфирные голоса бормочут за стеной и что этот дневной дом ничем не похож на вчерашнюю ночную квартиру, — у нее совсем отлегло от сердца. Ей ведь было так хорошо, так хорошо — вот совсем недавно! И сейчас можно полежать — чувствовать-пере-чувствовать это недавнее хорошее! Чувствовать Васильича рядом — и никого больше!

Только голод не дал ей все-таки долго вылеживаться, напомнил, что ела она последний раз в театральном буфете, на прощальной вечеринке. Да и что она там ела — два бутерброда и пирожное, а в основном пила. И у Космачева, кажется, что-то съела, когда он принес выпить прямо в свою спальню. Космачев со своей спальней опять